Читать онлайн книгу "Космонавтов 80/81"

Космонавтов 80/81
Мила Фахурдинова


Первая редакция. ORIGINS
«Так-то подъезд интересный – все соседи персонажи, про каждого можно часами рассказывать, хоть и живет Мика здесь совсем недолго – три недели, как переехала».

Так начинается роман Милы Фахурдиновой, молодого прозаика из Казахстана. Историю Мики мог бы рассказать Эрленд Лу – с его любовью к веселому абсурду, а мог бы и Карл Уве Кнаусгор, готовый медитировать над каждой опавшей ресницей.

Собственно, из таких, казалось бы, неважных «ресниц» и собрана эта книга. Все начинается с кражи дорогого ковра, который героиня на минуту выставила за дверь, а продолжается странным полуфантастическим трипом по всему городу, в процессе которого появляется даже настоящий экстрасенс…

Все, что мы любим в скандинавской прозе хюгге, и все, за что мы пока не успели полюбить современную прозу Казахстана, соединилось в романе. Трогательном, смешном, чудаковатом и искреннем, как одиночество.





Мила Фахурдинова

Космонавтов 80/81



© Фахурдинова Л., текст, 2023

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2023




КВ. 22





1


Так-то подъезд интересный: все соседи – персонажи, про каждого можно часами рассказывать, хоть и живёт Мика здесь совсем недолго – три недели как переехала.

Продавала ей квартиру совсем девчонка ещё, но для содержанки больно неказистая – зубки как застройка в микрорайонах, глазки в пол. Мика даже удивилась – мало кому в столь юном возрасте так везёт. Училась собственница на первом курсе полицейской академии и была уже глубоко беременна. Особо Мика не лезла в личную жизнь незнакомого человека, но поняла с её слов, что купила девушка эту квартиру несколько месяцев назад, а теперь продаёт, чтобы домой в родной город уехать, потому что отец будущего ребёнка жениться отказался и общение продолжать не желает, а родители хоть и строгие, а в беде не бросят.

Оформили и подписали всё за два дня, и вскоре Мика уже наслаждалась всеми плюсами скромной, но отдельной жилплощади.

Первым из соседей она познакомилась с дядей Асифом – его квартира над её, тоже двухкомнатная; и живут там Асиф, его жена и два их сына. Глава семейства – управляющий кафе «Вкус Востока», что находится прям под Микой, вместо квартиры на первом жилом этаже.

В кафе она пока ни разу не заходила, но предчувствовала, что там душевно и гостеприимно – у Асифа по-другому быть не может.

Детки всегда улыбаются, здороваются, и статные такие (это она их «детками» называет, а так – старшему лет двенадцать, скоро женится, поди). Оба в школе учатся, а жена – по хозяйству, не видно её совсем. Ну а если зайдёшь спросить что, всегда тоже улыбается, приятная.

С Асифом Мика так быстро познакомилась, потому что дым от шашлычки ей дышать не давал, и музыка вечерами бесила. Как заехала – первый вечер нервничала, второй тоже мучилась, а на третий не выдержала – узнала в справочной телефон и давай туда названивать, чтоб гнев свой праведный выразить.

Трубку сразу передали управляющему, тот удивился – кто она такая?! Всех соседей он давно знает! Мика объяснила, а на другом конце провода гудки сразу пошли и через минуту стук в дверь раздался.

Видит в глазок – здоровенный мужик на пороге горой возвышается. Ночь, она одна… Перепугалась, конечно, но открыть почему-то всё равно решила. Это и был Асиф.

– Мы вот там семьёй живём! Приятно познакомиться! Заходи в гости, когда хочешь! И если помощь какая нужна – обращайся! С кафе я ничего сделать не могу – там хозяева знаешь какие крутые? Ни суд, ни мэрия не помогут! Давай я им скажу, чтоб мы тебе окна качественные поставили – звука не будет долетать! И кондиционер повесим, чтоб сама температуру регулировала. Я предыдущим хозяевам тоже предлагал, а им всё не до того было. Ну, и лично от меня – будем тебе еду поднимать три раза в день, ты вон какая худая! Договор?

Неизвестно, как дальше будет, а пока Мика словно в раю – плиту ещё ни разу не включала, и в холодильнике пусто – Асиф своё слово держит: кормят её регулярно и сытно, окна и сплит-систему поставили. Она о таких условиях и мечтать не могла! Прониклась к соседу сразу, полюбила почти.

Слева тоже хорошо – дед с бабулей живут, аккуратные, тихие. Сначала косо на неё смотрели, но спустя пару дней бабуля стала забегать – то пирог принесёт, то интернета попросит. А сама в квартиру зайдёт и так всё озирается по сторонам – странно немного было.

Мика внимания не обращала, но потом всё же решила спросить, чего это она высматривает? Бабуля же стала креститься и причитать, что тут священник нужен! Немедленно!

Хм…

Оказывается, когда-то квартира принадлежала некоему Журавлёву, кто прожил здесь с семьёй всю свою жизнь. Перед Объединением мужчину посадили в тюрьму за антиправительственную деятельность. «Прям из квартиры забрали!»

Жена его почти сразу скончалась, а дочь ничего общего с преступником иметь не хотела.

Как дед вернулся, то стал собирать по району кошек и вешать их в подъезде – видимо, в тюрьме сознанием помутился!

Соседи жаловались во все инстанции, но мёртвые коты так и продолжали появляться.

«В остальном он нормальный был, но замкнутый».

А буквально за год до Микиного появления сменился участковый. Новый смотритель дворового порядка хитрый мужик был – просёк, что Журавлёв стар и одинок, стал к нему каждый день с бутылкой захаживать, хотя до этого кошачий каратель вообще спиртного не употреблял. Соседи вроде как видели всё, но против не были – извёл их дед своими причудами, а так и тише, и спокойнее стало, раз сумасшедший под надёжным присмотром.

Потихонечку дед спивался, из дома выходить перестал и уже через несколько месяцев помер.

Никто особенно не удивился, когда выяснилось, что квартирку свою Журавлёв на единственного «друга» переписал – того самого мента, значит. Участковый на радостях ремонт сделал и дочку перевёз, чтоб она тут училась, по стопам родителя порядок в мире устанавливала.

Но «справедливость восторжествовала», и у мужика крыша поехала – везде ему умерший Журавлёв мерещился и никакого покоя не было.

Вскоре участковый повесился в ванной, а дочка его забеременела непонятно от кого, спешно продала злосчастную квартиру и вернулась восвояси.

Короче, пока Мика «сама кукухой не тронулась – надо бы батюшку позвать и место это лютое освятить!».

Соседке она за заботу благодарна, про священника обещала подумать, но, поскольку лично Мику в этом доме ничего не беспокоило, пока её квартира стоит «святой водицей» не окроплённая.

Получается, бабуля с мужем – самые старожилы подъезда, но не из тех, что навязчивые и главных из себя строят, а вполне интровертные, и потому приятны ей тоже.

На этом этаже квартир больше нет, а наверху с Асифом соседствует Диана Ивановна, или в простонародье Мусорщица. Трёшка у неё. Живёт она в центре города одна, с собакой шарпеем. Получается, дама состоятельная, но всё время по помойкам лазает – других активностей за нею замечено не было. Может, хобби такое.

Мика сначала, когда соседку на помойке встречала, даже не знала, как реагировать – вроде поздороваться надо, а с другой стороны – неудобно: вдруг смутится, что за неприглядным занятием её узнали. Долго думала, но в итоге решила, что всё же лучше приветствовать женщину.

Та сначала и правда стеснялась, а потом – ничего, отвечать даже стала.

Как-то нужна была Мике хорошая картонная коробка. Идёт она мимо мусорки, смотрит – лежит. Не идеальная, но ничего так. Только полезла она за ней – из другого бачка соседка высовывается. Молча взяла она Мику за руку и отвела в правильное место – настоящий коробочный рай, где сортированные отходы хранятся. В общем, помогла сильно.

Наверное, это потому, что она Мики стыдиться перестала. Или Мика – её.

Единственный неприятный сосед – это Ухажёр. Живёт он на первом этаже, справа от чёрного входа в кафе. Познакомились они с ним так.

Неделю Мика уже на новом месте жила, вдруг вечером звонок в дверь, а на пороге этот франт – нарядный и с бутылкой водки.

– Ну, – говорит, – соседушка! Доставай колбасу, знакомиться будем!

– Я, – отвечает Мика, – колбасу не ем, водку не пью, вы уж извините! И вообще обживаюсь – некогда мне.

– Это, – не унимается он, – ты зря отказываешься! Вон, соседи твои, – старики совсем! Помрут, глядишь, скоро! Мы тогда их хату выкупим, и у меня тут будет двухэтажный пентхаус, а ты дружить не хочешь!

Здесь понятно будет только тем, кто дом тот видел, потому что даже если просто ветер сильный подует – он на раз-два обрушится ввиду ветхости и преклонного возраста. Если же там пол снести, то совсем страшно будет – всякие несущие конструкции и прочее, обывательским умам неведомое.

Какой пентхаус?! Да и дед с бабулей всяко позже умрут, чем всех отсюда по неореновации переселят.

Пожертвовала Мика своим «благом» ради блага других соседей: дружить отказалась, квартиры объединять теперь не для кого, сосед принципиально не здоровается. Зато дом целый.

Больше в подъезде квартир нет – такой вот он маленький и уютный, всё как на ладони. Оттого исчезновение её нового ковра выглядит особенно загадочно.

Перезнакомившись со всеми соседями и более-менее разобравшись, кто есть кто, Мика даже представить не могла, что надо и тут быть начеку.

Ковёр она выбирала долго – изучала каталоги, ездила-щупала. Не хотелось «как у всех», а вот мечта – белый, с длинным ворсом и чтоб весь пол в гостиной закрывал. Чтоб ступала она на него – и как в облако проваливалась, и гостиная с ним выглядела словно приёмная у врат рая. Бог с ним, что на другую мебель не хватит, – можно и на ковре спать; и как чистить его, Мика тоже думать не хотела – там видно будет.

Обошёлся ей каприз души в баснословные деньги, но счастью не было предела. Привезли ковёр ближе к трём, донесли до двери, Мика все бумажки подписала, за доставщиками подъездную дверь закрыла (она тут на ключе!) и радостная побежала полы протереть перед тем, как мечту расстилать. Квартирка её – ну совсем небольшая, соответственно, мыла она минут пять.

Всё подготовила, выглядывает, чтоб затащить ковёр, а его – нет. Мика вниз спустилась, наверх поднялась – ничто не говорило о том, что её белый пушистик когда-то вообще присутствовал в этом подъезде. Кому он нужен?! Да ещё так быстро – его только до первого этажа спускать полчаса!

Не веря собственным глазам, Мика снова прошла по ступенькам вверх и вниз – ничего. Постучалась ко всем соседям – дома были только бабуля с дедом («Я у окна сидела, деточка! Видела, как тебе его заносили! А после рабочих – никто в подъезд не заходил и не выходил отсюда! Позови священника, недоброе творится!») и жена Асифа («Ничего не видели. Ничего не брали!»).

Ковёр огромный, его просто так не утащишь. Но соседи?!

Однако ковёр исчез.

На улице первый снежок выпал и не растаял до сих пор, тонким слоем покрывает промёрзшую, уже готовую и к более тёплому покрывалу землю. Мика накинула пуховик и выбежала из подъезда.

Вот следы рабочих, что занесли ковёр к ней, а вот их следы назад. Всё. Никаких других отпечатков! Выходит, старушка права – ковёр пределов подъезда не покидал.

Как вариант, можно напроситься во все квартиры – такую махину нелегко утаить! А если кто откажет, так сразу понятно станет, что вот он, воришка, прямо перед ней.

Заранее же подозревать кого-либо она отказывалась, но, и в обратную сторону её презумпция тоже работала, – исключать из подозреваемых никого не стоит. Даже деда с бабулей, хотя они по всем параметрам ну никак бы не справились.

Но сейчас Мике бежать по делам надо, а не следствие вести. Теоретически за это время ковёр могут вынести и увезти, а значит, действовать надо быстро!

Неизвестно, откуда она это взяла, а только разрезала две биоразлагаемые бутылки из-под воды и покрасила их в чёрный цвет маркером. Аккуратно прикрепила – одну на своё окно, другую в подъезде в угол, и от руки написала объявление: «Дорогие соседи! Сегодня у меня исчез огромный новый белый ковёр. Если вы взяли его случайно – просьба поставить на место. Если располагаете какими-нибудь сведениями – сообщите мне. До тех пор, пока ковёр не найден – будут работать автоматические видеокамеры: не пытайтесь вынести его наружу через дверь или окно! Прошу отнестись с пониманием и камеры не трогать, тем более они передают видео в режиме реального времени, и вандала, кто попытается камеры уничтожить, я тоже сразу увижу. Это частная собственность! Спасибо за понимание. Мика, кв. 22».

Хоть и в расстроенных чувствах от похищения, но всё же весьма довольная своей изобретательностью, Мика отправилась по делам.




2


Бывает, что где-то что-то очень интересное происходит, но тебя не звали – другой бы кто постеснялся, а вот Мика идёт.

Так, она довольно часто бывает на лекциях в университетах, где не учится, в центрах религии, в богов которых не верит, или, например, на «тусовках по пригласительным» без пригласительных.

Прочла она на сайте одного курса, на который вряд ли когда заработает, что будет у них мастер-класс от интересного человека. Что-то про социальное взаимодействие, самопрезентацию и налаживание контактов в эпоху тотальной толерантности и объединённого объединения. От каждого из этих словосочетаний у Мики мурашки по коже – страшно, ново, не умеет. Надо идти.

Проникнуть туда было несложно (у неё уже отработанная схема, да и препятствий в лице злобных вахтёрш и проверки документов не было). Но! Заходит Мика в зал минута в минуту к началу, а там совсем никого. Огромное пространство аудитории, как чрево доисторического животного с поломанными костями стульев, зияло, готовое поглощать массы, а пришла лишь жалкая тощая Мика. Непорядок.

Посмотрела онлайн-расписание – сходится, проверила номер аудитории, этаж – точно здесь. Села на заднем ряду подождать чуть-чуть – может, задерживаются?

Или всех предупредили о переносе, а хитрюги вроде неё остались не у дел? Умно.

В аудитории пахло дезинфектором и ни одной пылинки не кружилось в отблесках уже заходящего, но ещё стреляющего лучами-лазерами в окна-глаза солнца. Она дышала квадратиком, заплетая косички из спагетти-бахромы своего вязаного шарфа. Это успокаивает, ей нужно. Как преступник, составивший план и проникнувший в самое сердце банка, минуя ряд преград, Мика не нашла там заявленной ценности, и что теперь делать – не знала.

Вдох на четыре.

Задержка на четыре.

Выдох на четыре.

Задержка на четыре.

Одиннадцать.

Вдох на четыре.

Вдруг дверь с грохотом распахнулась и взрывной волной в помещение влетела девушка, и тоже одна (студенты-то обычно группками ходят).

Мика к ней сразу с опаской, квадратик не помог – пыталась понять: кто, что, не по её ли душу, угроза или соратник? А девушка ещё взяла и из всего огромного пустого зала на соседнее с ней кресло приземлилась. Мика бы так никогда не смогла и внутренне ещё больше напряглась.

Но тут случился поток – поток слов и мыслей, обрушившийся на Мику точно так же, как эта девушка только что обрушилась на пространство аудитории.

– Ой, а где все?! Давай я тут к тебе пристроюсь рядышком – мне вообще-то тридцать, и я уже нигде не учусь, ха-ха-ха, но тема классная, вот и пришла сюда. А почему они задерживаются? Это всегда так? Я уже пару раз сюда ходила – нормально раньше было. А?а?а, ты тоже не знаешь? На тебя, когда смотришь, кажется, что «она знает всё, только пока не знает, что знает!». Смешно, да? Я люблю каламбуры, только у меня не сильно хорошо получается. Но я научусь! Практика!

Вот так, только в её речи пауз не было. Сплошное полотно текста, голоса, полотно слов.

Мике сложно сходиться с людьми, а с незнакомыми, если трезвая, так вообще разговаривать не получается – стесняется или не о чем. Даже если она заранее подготовится – сводки погоды прочтёт и фильмы последние посмотрит, всё равно из головы вылетает, стоит только перед реальным человеком оказаться.

«Бэ-мэ», – не женщина, а барашек.

Но сейчас Мике ничего делать не приходилось, собеседнице её участия в диалоге не требовалось. Она вообще производила впечатление сверхсамодостаточной особы, даже просто своим внешним видом.

На девушке этой были узкие джинсы, а сверху них платье в горошек и смешная плюшевая шуба под леопарда. Но самым крутым в её образе был бант!

Блин, серьёзно – у неё на голове был небесно-голубой бант из полупрозрачной ленты, завязанный, как в школу нашим мамам лепили до третьего класса. При этом бант был органичен на лохматой голове, словно на упаковке подарка – легко колыхаясь в такт её речи, он обещал праздник каждому.

– Давай сядем на первый ряд? Нас же уже двое, нормально будем смотреться, как свои! Я вот недавно кошку нашла, а она такая пушистая и с ошейником, с адресом. Ну, мне сначала лень было хозяев искать, кошка у меня пару недель пожила, а потом достала орать, и я пошла её возвращать. Приношу по адресу, а это оказалась писательница Мягких, представляешь?! (Мика такой писательницы не знала, но поняла, что ещё со времён до Объединения она.) Оказывается, Мягких сейчас из фарфора лепит кузнечиков, и я осталась с ней чай пить. Она так радовалась, что кошку вернули! Потом ещё оказалось, что у неё в квартире есть погреб. Хочешь, я вас познакомлю? Ты ей понравишься!

Мика понимала, что это какое-то сумасшествие, но девушка была такая искренняя, такая настоящая, что Мика не сбегала от незнакомого, как обычно, а вот сидела и слушала-слушала-слушала, купаясь в потоках её бессмысленной речи.

– Знаешь, наверное, лекцию отменили и студенты все в курсе. Пойдём лучше поедим – у них тут шикарная столовка! Я вообще домашнюю еду люблю, но иногда хожу в рестораны. Ну, раз в месяц примерно. Но не так, как все ходят… возьму тебя с собой как-нибудь!

В столовой девушке стало смешно, что Мика не ест мяса, и она шла с подносом вдоль ряда псевдогреческих салатов и вытаскивала из каждого по айсбергу. Затем девушка с бантом взяла ржавого цвета булочку, разрезала её пополам, а все собранные листья слепила в большой комок и засунула в хлеб, как котлету в гамбургер. Своё кулинарное творение она жадно, словно это было мясо, откусывала, жевала с набитым ртом и много смеялась.

– У меня квартиры нет, но уже давно я купила гараж и обклеила его утеплителем – там вообще нормально, даже зимой. Ну, света-воды нет, но помыться в любом хостеле можно или у друзей. Мы вчера сходили на похороны – просто хотели новые платья куда-нибудь надеть, они чёрные, и шляпки с вуалью. Нет, кого хоронили, не знаю, мы не сильно плакали, но больше других приглашённых. Ничего так мероприятие было. Смотри, как мужик на меня смотрит – я вообще мужикам нравлюсь, всем-всем. Дурные такие! Ты какая-то грустная – всегда или из-за меня?!

– У меня сегодня ковёр украли.

– Ковёр? А кого ты подозреваешь? Если все хорошие – может, он сам ушёл? А?ха-ха! К твоим соседям – вдруг они лучше тебя? Я шучу, на самом деле – точно нет!

Так она болтала почти два часа – на улице уже стемнело, но Мика как под гипнозом сидела – настолько всё это было другое, не её и ей несвойственное. Будто люди разных рас друг на друга впервые взирали – вроде понимаешь, что тоже человек, но так сильно он не вписывается в твои представления и каноны…

А потом девушке с бантами надо было бежать, и они как-то так легко расстались, как будто дружат уже сто лет и завтра обязательно увидятся снова, хотя даже имён друг у друга не спросили. Мика только тогда на часы посмотрела – было восемь, и она сама засобиралась домой. В голове же крутилось только одно: «Я хочу быть как она! Я хочу довериться миру! Я хочу проживать жизнь на полную! Вытащите меня из этой раковины – у?мо-ляю!»

И вроде ничего такого девушка с бантами про себя не рассказала, и ни один поступок из её историй к положительным не относится, но вот эта живость, жажда и смелость – Мика была впечатлена!




3


Люди, которым нравится зима, всегда казались ей странными, зловещими даже немного. Как может такое нравиться? Попахивает извращениями, а от извращенцев надо держаться подальше – так ещё няня в детстве говорила. Зима, она, конечно, разной бывает: если крупный снег идёт и ветра нет, то деревья в пуху – это хорошо, полюбоваться можно, но лучше из окна тёплой квартиры. А бывает, когда на улице минус сорок и моргать больно – глаз он же влажный, а значит, замерзает. Единственное, за что можно было любить декабрь-январь-февраль, – это «катаклизм». У них так прозвали экстремальные температуры, когда школы закрывались и на госслужбы можно было официально не ходить – опасность по пути замёрзнуть. Но то – работа, а людей в такие дни на улицах всегда было больше обычного: в гости торопятся, на каток, в кино – дополнительные выходные (а заморозки редко одним днём приходят), праздник души. Но сейчас глобальное потепление – снег если и лежит, то пару недель, не больше, а уж «катаклизма» Мика с детства не видела.

Постепенно она с зимой немного смирилась, научилась убеждать себя, что так даже лучше. Что вот в тропиках хорошего? Природа вся одна и та же, наряды не поменяешь: сланцы-юбка-майка – вот и весь ассортимент. Скукота. Обновления не происходит! Если природа не умирает, то и возрождаться нечему. Наверное, поэтому ближе к экватору христианство не приживается – догма у людей там другая, мировосприятие.

Вагон метро бесконечно длинный, изгибается радугой на поворотах. За стеклом темнота, провода, провода, темнота. Каждый в своём гаджете. Не видят друг друга. Пластиковые поручни, на экранах «кредит с минимальной ставкой от Оу-банка», шнуры зарядок. Телефоны питаются от подземного червя, что несётся с остановкой раз в три минуты, обеспечивая пассажирам подземного транспорта возможность не видеть друг друга. Не слышать. Не думать.

Её станция.

Двери вагона не открылись.

Мика стоит и ещё три человека – глазами хлопают, что делать не знают. Как бы до последнего же надеешься, что сейчас откроются, хотя и видишь, что из соседнего вагона давно уже все вышли, и один мужчина у них тоже так жалобно поскрёбся в дверь, но не помогло, конечно. Другие пассажиры от экранов оторвались, на них смотрят и посмеиваются, Мике тоже чуть-чуть смешно стало, но это от усталости, и она сдержалась. Тут женщина, что возле выхода сидела, ей говорит: «Позвоните машинисту, а то, может, и на следующей не откроется!»

Ого! Позвонить машинисту! Легально! Да она об этом, может, всю жизнь мечтала, только не осознанно.

Мика неуверенно так на кнопку вызова нажала, а машинист почти сразу ей ответил.

Чтоб по-взрослому и солиднее звучать, она возмущаться давай: «Что за беспредел?! У нас тут двери во всём вагоне не открылись!» А машинист ей весело так: «А вдруг бы на вашей станции кирпич вам на голову упал?!»

Это, конечно, да, если подумать, но ведь и наоборот может быть.

Но на следующей двери открылись, и Мика, остерегаясь кирпича, решила на станцию свою не возвращаться, а лучше подольше пройтись. Шла домой и думала – к чему-то же она проехала эту лишнюю остановку? Не просто же так эти двери не открылись? Вот бы у девушки с бантами спросить – та бы точно какую-нибудь убедительную теорию придумала!

Мика посмотрела по сторонам и вдруг сама всё поняла: первый зимний пейзаж, серо-белый, размытый, как японские акварели прошедших времён. Не пошлое зелёное, не стерильное снежное, но бесцветное и спокойное. Она замерла прям посреди тротуара, чтобы хорошенько рассмотреть и запомнить этот момент красоты обыденного. Потому что, когда красота ожидаемая, она не может потрясать, а вот в рутинной жизни, если вдруг удаётся разглядеть мерцание Абсолюта, – дыхание замирает.

Один.

Два.

Три.

Четыре.

Выдох.

Еще и машинисту легально позвонила! Конечно, не просто так двери не раскрылись, но кирпич тут совсем ни при чём.

Мика шла до дома в два раза дольше обычного, продрогла. У подъезда, пока ключ трясущимися от холода пальцами в сумке искала, какое-то движение в палисаднике справа заметила. А ей теперь всё подозрительным кажется, везде похититель ковёрный мерещится! Вроде и страшно, но заглянула за палочки-мётлы кусттов – там дед да бабуля из соседней квартиры. Удивилась – дедуля вообще из дома не выходит, бабуля тоже с ним сидит постоянно, за продуктами только пару раз в неделю спустится – и всё. Они ликвидировали последствия чернобыльской катастрофы, здоровье у обоих никудышное, и лет, получается, не меньше восьмидесяти.

Он стоит в пижамных штанах и рубашке байковой, она – в по-царски роскошном платье-халате, шапке норковой и кофте вязаной поверх. По-домашнему одеты, а вокруг – тьма и мороз. Заволновалась Мика – стряслось, очевидно, что-то. Дед лопату держит и дрожащими руками (то ли в треморе, то ли от холода) заиндевелую землю долбит.

Зрелище пугающее – настолько они тут не ко времени и не к месту. Может, тронулись оба? Полтора землекопа.

– И снова здравствуйте! Вы что тут делаете? Вам, может, помощь нужна?

Дед на Мику посмотрел взглядом блуждающим, бабуля тоже будто вспомнить пытается, но безуспешно.

– Я соседка ваша, узнаёте? Сегодня про ковёр спрашивать приходила! Может, позвонить кому надо?

Тут вдруг дед лопату в сторону и Мику с бабулей – в объятия.

А Мика с малознакомыми людьми совсем не тактильная, не нравится ей, когда так интенсивно. Но стоит, терпит – неловко вырываться.

– Петюня… Петюня… Мой золотой! – это дед так причитает.

А бабуля почему-то не его, а Мику по голове гладит и так еле слышно: «Всё хорошо! Всё будет хорошо!»

Мика сколько могла терпела удушающий приём, но всё же выпуталась из их рук тактично. Ничего не понятно, но лучше домой пойти – вот какое решение приняла.

– Петя наш умер! А тебя, деточка, я в пуховике просто никогда не видела, вот без очков и не признала! – вдруг чётко и спокойно сказала бабуля.

Ага, тут у Мики сошлось! Что Петя умер – она даже рада немного. Этот попугай их – жутко горластая тварь была. А дом со стенами картонными, слышимость такая, что Петя будто не с пенсионерами жил, а с Микой.

Но дед с бабулей любили птичку – это правда: и по квартире тот летал разученными маршрутами, что регулярные авиалинии, и ел изо рта у них, и на плечо садился по первому зову. Старики к тому же глуховаты оба, и Петя своими криками только соседей нервировал.

– Сочувствую вам весьма! – стыдно Мике стало, что в глубине души порадовалась птичьей смерти. У соседей же этих ни детей, ни внуков – всё в попугая сублимировали! – Давайте лопату – помогу вам яму выкопать.

Дед обрадовался, ловко так инструмент с земли поднял и Мике протянул, а бабуля чайник взяла – там изначально кипяток, видимо, был, чтоб наледь растапливать, но на таком морозе давно уже остыл.

Мика в своей жизни копала что-либо, может, раз или два – в детской песочнице, понарошку. Лопату же только у других в руках видела, но в теории примерно предполагала, как это работает.

Бывает, вот сильно мороженого охота. А холодильник старый, допотопный, и морозилка работает всем на зависть – такие только в совке делали. Достаёшь из этой вечной мерзлоты баночку, а ждать, пока подтает, сил нет, и начинаешь чайной ложкой кусок льда долбить, чтоб хоть крохи лакомства насобирать, миллиграммы удовольствия.

Вот это примерно так же, только масштабнее.

Копает она и чувствует, как спину тянет и мышцы рук сводит. Черенок ледяной, и от него сквозь ладони холод захватывает всё тело. А внутри – огонь! Сердце топит, раздувая меха лёгких, переводя соки в пары, что проступают на коже. Полярность ощущений запутывает мозг, он теряется, сбоит, отключается.

Мокрая вся, скинула пуховик (бабуля его сразу на плечи деду накинула, чтоб ему созерцать чужие труды не холодно было). Минут двадцать провозилась, нормальная ямка получилась – с гордостью Мика взирала.

– Нет, больше надо! Больше!

Удивилась, но вопросов задавать не стала – у людей горе, не стоит их ещё расспросами травмировать. Копает она, и внутренне злится на себя – за то, что молчит, за то, что вообще в это вписалась, за прихоти стариков неумеренные.

Вскоре бабуля наверх поднялась с чайником и потом уже по верёвке горячую воду им спускала. Ну, как им – дед всё это время просто стоял, а Мике уже дышать нечем было. Вдыхает лёд, а выдыхает дух.

И стоило ей притормозить – мало! Мало им! Клетку, наверное, и прочие попугаичьи гаджеты закопать хотят, но она-то при чём? И тут же ей внутренний голос отвечает: «Сама вызвалась, нечего теперь ныть! У людей – горе!»

Через час Мика сама в эту яму лечь готова была (и поместилась бы наверняка), а старики с важным видом осмотрели и наконец одобрили.

– А говорят, молодёжь нынче невоспитанная! Спасибо! Летом сад вырастет, прям под окнами – вот радость! – бабуля руки от удовольствия потирала. Дедуля же стоял истуканом, уж не замёрз ли до смерти?

– Давайте Петю сюда, засыпать будем, – Мика себя героем почувствовала, хоть про сад и не совсем уловила.

– Петюню? – у деда опять слёзы на глазах.

– Эх, так мы его ещё вчера в ту мусорку выкинули! Умер он, говорю же! – бабуля смотрела на неё как на трёхлетнего ребёнка.

Тут Мика сильно удивилась.

– А яма зачем?

– Сейчас туда листьев накидаем – вот, у нас целый мешок! Они за зиму перегниют, а к весне почва хорошая будет – цветочки посадим.

– Зачем?!

– Красиво!

– А почему ночью копаете?!!

– Так это муниципальная земля – без согласования незаконно, штраф впаять могут. Но если б мы знали, что ты копать будешь, – можно было и днём. Спасибо тебе!

Мика молча кинула последний взгляд на яму – порождение титанических сверхусилий, и пошла домой. За спиной раздались новые всхлипы деда, но оборачиваться она не стала.




4


В глубине души Мика надеялась, что ковёр будет стоять там, где она его в последний раз видела, – у двери. Что преступник прочёл её объявление, раскаялся, воспользовался тем, что она не дома, и обратно его поставил. Но – нет. Чуда не случилось, а она окончательно расстроилась и даже всплакнула немного.

Так жалко себя стало – одинокую, уставшую, безобидную. Она ведь ничего плохого никому тут не сделала, а этот Искариот ей теперь каждый день в глаза смотреть будет, здороваться, улыбаться, и даже глазом не моргнёт, и голос его не дрогнет! И Мика даже не будет знать в лицо предателя, который вечерами возлежит на прекрасном пушистом, а она смотрит на тусклый скрипящий линолеум, который даже более грустный и уставший, чем Мика сейчас.

Когда так плохо, помочь может только обжигающий душ. Мика стояла под струями кипятка, пока вся ванная не покрылась клубами пара, а кожа её не приобрела цвет разрезанного грейпфрута.

Мика обработала распаренные мозоли на ладонях – экзистенциальные переживания уступили место физической боли. Проверенный рецепт, ведь если ногу оторвало, тебе вообще не до смысла жизни и раздумий о своей роли в бренном миру.

В дверь раздался звонок – трель синтетического соловья в подъезде искусственной дружбы. С ещё теплящейся надеждой на ковёр Мика аккуратно повернула замок и резко распахнула дверь. На площадке азбукой Морзе моргала лампа, порождая причудливые блики своим стробоскопом, и не было никого живого.

Ковра не было тоже, но прямо перед её дверью лежал конверт.

Почтовые ящики висят у подъезда, да и кто вообще бумажные письма пишет?

Мика захлопнула дверь и тут же стала читать – слова, как в старом кино, были составлены из вырезанных и наклеенных на бумагу букв.

«Будь готова узнать СЕГОДНЯ, где твой ковёр. В 23:06:12, надень всё чёрное и приготовь 240 монет».

Дурацкий розыгрыш. Наверное, дети Асифа! А казались ей такими воспитанными и милыми! Смущал лишь один момент – вот это «надень». Язык, конечно, живой организм – ему свойственно меняться, развиваться, отмирать. Но Мика всегда обращала внимание и по пальцам могла пересчитать людей, кто всё ещё помнит разницу между «надень» и «одень» и правильно применяет эти слова на Общем. Это всегда восторг и почтение.

Дети Асифа никак не подходят под описание грамотеев, да ещё и с такими устаревшими тонкостями. А если не они, то кто? Это же надо время потратить – буквы вырезать, послание принести, конверт этот дурацкий раздобыть… И что они собираются устроить в 23:06:12? Может, выманят её из дома и вернут незаметно ковёр? Или выманят её из дома и ограбят квартиру? К счастью, тут и взять пока нечего.

Соловей вновь запел свою песню. Утомлённая всеми этими загадками и домыслами, Мика без эмоций молча открыла дверь. И села.

На пороге стояла её недавняя знакомая – та самая, с бантами. Только теперь без бантов, а в розовой пачке, хромакейных лосинах и с хвостиком-пальмой на голове.

– Привет! Ты почему не готова? Получила моё письмо? Надо торопиться! Ой, не смотри так на меня – мне можно быть не в чёрном, а вот тебе – надо обязательно. Это твой ритуал, поэтому!

– Мой ритуал?

Сумасшедшая уже прошла в гостиную не разуваясь и активно рылась в Микином шкафу, выкидывая на пол все тёмные вещи. Мика посмотрела на часы – 23:08.

– Давай-давай! Не сиди! Нам бежать надо.

– Как ты узнала, где я живу?

– Исида сказала! Она же всё знает, всё видит – адрес для неё вообще раз плюнуть было. Но иногда дополнительные всякие штуки нужны, понимаешь? Вот ковёр найти она без тебя как хозяйки не может – говорит, раз он с тобой не был – на нём энергия не отпечаталась. Значит, ей надо именно через твою судьбу считывать. То есть без личного присутствия никак нельзя. Вот эти штаны нормально будут!

Знакомая наряжала Мику как куклу – так быстро стянула с неё банное полотенце, что она даже не успела устыдиться, благо хоть в трусах уже была. Протянула ей колготки «чтоб цистит не заработать!», штаны, водолазку и жилетку сверху. Чёрного цвета были только колготки и водолазка, всё остальное – разных оттенков тёмно-коричневого: Мика не любила выделяться, и в её гардеробе преобладал именно этот цвет.

– Носки не вижу! Ты носишь носки? Так ведь удобнее – колготки стирать сложнее, а носочки маленькие, запачкаются, раз – и заменил. И если порвётся один – можно надеть носок из другой пары, и так их бесконечно между собой смешивать. Стиль! С колготками так не получится, их беречь приходится. Ага, вот и носки. Прекрасно!

Ошалев от всего происходящего, Мика даже не сопротивлялась.

– А письмо зачем?

– Так надо!

– Для ритуала?

– Ой, не заморачивайся – в метро пока ехала, навырезала, так же волнительнее! Приключения! Тебе не понравилось?

– Да нет, изящно.

– Готово, обувайся! Какие скучные у тебя ботинки! Если не успеем – Исида нас сегодня не примет, а ковёр же срочно найти надо! Она мне знаешь что сказала? Что его могут по ниткам распустить и в унитаз смыть, если захотят следы преступления скрыть! Ты об этом подумала?! Но вроде как завтра-послезавтра должен вернуться он, если всё правильно сделаем!

Через минуту, закрыв дверь и спустив Мику за руку с лестницы (по дороге помахав рукой в пластиковую «видеокамеру»), девушка побежала в сторону метро. Мика еле поспевала, чтобы не терять её из виду и попутно не упасть, поскользнувшись.




5


В вагоне для этого часа довольно много народа. Все жмутся друг к другу, но глаз не поднимают. Что может быть более неловким, чем пересечься взглядом с незнакомцем в давке? Улыбнуться, отвернуться, потупиться.

Мужчины – оба за шестьдесят – стоят слева, немного в закутке. Один, не стесняясь, делает длинные протяжные выдохи: «Фу-у?у! Фу-у?у!» Все косятся в его сторону, но терпеливо молчат. Напрасно, ведь это только увертюра!

Через станцию фукающий разражается по-настоящему громовым выступлением в адрес соседа:

– Это ж надо так надухариться! Ты что, ванну из одеколона принял?! Ты же мужик!!! Задушить нас хочешь, мразь?! Я не намерен это терпеть! Не намерен! Я – задыхаюсь! Слышишь?! Задыхаюсь! Я – выхожу!

И правда – как двери открылись, так мужчина сразу и вышел. Второй стоял в явном недоумении, но, не выдержав направленных на него взглядов, робко извинился и сказал, что этого крикуна он видит впервые.

Её спутница внимательно наблюдала за происходящей нелепицей, но как только Мика открыла рот, чтобы прокомментировать, девушка перебила: «Скорее! Исида ненавидит опоздания!» – и вылетела из вагона.

Они бежали по тёмным дворам спального района где-то на западной окраине города. Типовые многоэтажки блестели своими окнами, как кнопки на корпусах боевых роботов в строю. Левой-правой, левой-правой. Мика еле дышала, но девушка почти не запыхалась и продолжала болтать как обычно.

– Это, конечно, моя вина, что опаздываем. Но в то же время я вообще ни при чём! Просто плохо во времени ориентируюсь. Дурацкие стрелки циферблат разрезают будто пиццу – ну и как это связано с нашими отрезками жизни?! Не могу я своё бытие пиццами измерять! А электронные часы и того хуже! Палочки-квадратики глупые! Да они даже на цифры не похожи совсем!

Она вдруг резко остановилась у одного из сотен подъездов, подтянула пальмочку на голове, дёрнув за противоположные волосы-листья, поправила Микин пуховик, просканировав с головы и до ботинок, достойно ли та выглядит. Стало понятно, что они идут к какому-то важному для неё человеку.

– Нам – сюда, на двенадцатый! – она рванула массивную железную дверь на себя, и та с легкостью распахнулась. – Только подниматься придётся пешком – такое вот испытание. Конечно, то, что мы от метро бежали, – это тоже засчитывается! Но нельзя получить что-то полезное, не поработав как следует, правильно? Это как паломничество к святыням! Исида сейчас будет ругаться, что мы опоздали, но если на лифте приедем – ещё хуже будет.

Девушка ловко перепрыгивала через две ступеньки, успевая иногда повисеть на перилах. Мика после четвёртого этажа стала задыхаться и проклинать всё на свете, и даже ковёр ей уже не очень-то нужен был.

– Не отставай! Ты почему так дышишь? Никогда по лестнице, что ли, не ходила? Полезно это! Была вот такая певица Мадонна, она когда карьеру начинала, то у неё денег на фитнесс-тренера не было, и она просто по лестнице туда-сюда бегала! Так и попу, и икры накачала, поэтому и стала суперзвездой! У неё тоже много сексуальной энергии было, как у меня. Только Мадонна знала, куда её девать, а я – нет. Пришли!

Девушка постучала в облезшую деревянную дверь без каких-либо опознавательных знаков в бесконечном коридоре с абсолютно такими же дверями, и через минуту они уже были внутри. У Мики перед глазами летали чёрные точки, и пятна цветные туда-сюда кружились – со спортом она никогда близка не была, а тут тебе и пробежка, и горное восхождение. Она потёрла лицо пальцами, пытаясь немного прийти в себя и осмотреться.

Исходя из образа провожатой и её историй, Мика была настроена на нечто тёмное или экстравагантное. Всякие мистические штуки она не особо уважала, но готова была поверить во что угодно, если это что угодно было предложено девушкой с бантами. Здесь же их встретила обычная квартира, где ремонт последний раз делали ещё до Объединения. Обои с мелким повторяющимся принтом, уже и не разобрать что изображающим, диван и два кресла в комнате направо, слева – кажется, кухня, и ещё две двери в комнаты. Пахло домашней едой и стираным бельём. Такая вот Пифия из самой первой Матрицы.

Только Исида не была упитанной темнокожей женщиной. Исида вообще не была женщиной. В прихожей, вальяжно облокотившись на стену, стоял парень с обесцвеченными короткими волосами, недельной щетиной и пирсингом в носу и бровях.

– Опоздали!

– Исидушка, прости! Она еле-еле по лестнице поднималась! Но в остальном мы подготовились – и морально, и вот – она в чёрном, и ещё… – девушка выразительно посмотрела на Мику – та должна была что-то понять по выпученным глазам знакомой, но ничего в голову не приходило. Тогда её проводница фыркнула и показала пальцами, как считают деньги.

– А, да! – Мика для виду порылась в карманах, но наличных у неё не водилось никогда.

Мика уставилась в пол. Исида переводил взгляд то на неё, то на знакомую.

– Я знала, что придёте без денег, – я всё вижу, всё знаю! – он зашагал куда-то по коридору, и девушка, не дожидаясь приглашения, потащила Мику вслед за ним.

– Может, мобильным переводом закину? – не рассчитывая на ответ, всё же решилась спросить Мика.

– Закинь! – Исида открыл ближайшую дверь, и они оказались в пустой комнате, на полу которой валялось много подушек. Подушек не как в каком-нибудь модном салоне или, не дай бог, в кальянной – обычных спальных подушек в белых и разноцветных наволочках. Весь пол был устлан ими и напоминал гигантский стакан попкорна.

– Ложитесь, – скомандовал Исида, – и давайте возьмёмся за руки.

Её спутница как-то слишком ретиво подпрыгнула и через секунду уже утопала в подушках слева от Исиды. Мика аккуратно прилегла справа.

– Закройте глаза! Дайте мне руки. Расслабьтесь. Ты! Представляй свой ковёр!

– Но я видела его только в магазине, а когда привезли – даже распаковать не успела. Вдруг мой ковёр был чуть другим?

– Представляй ковёр своей мечты и поменьше болтай! Расслабьтесь. Так… Так… Понятно.

Сеанс длился неопределённое время, пару раз Мика проваливалась в кратковременный и поверхностный сон. Из последнего её выдернул невнятный шорох – будто кто-то вошёл в комнату, но Исида приказал в очередной раз сосредоточиться и глаз не открывать. Мика повиновалась, боясь нарушить обряд, но после – всё время прислушивалась, не покинет ли кто их комнаты: если ей не показалось, то теперь на подушках должно быть четыре человека.

Вдруг Исида резко отпустил их руки и сел. Из его нутра раздавались звуки – то ли живот урчал, то ли модем подгружался. Мика тоже села – в комнате по-прежнему были лишь они втроём. Неужели дух заходил? Или это ей приснилось?

Медиум слегка двигал головой вперёд и вращал глазами в причудливом ритме. Может, и не человек он, а электронный помощник из тех, что невозможно отличить от людей?

– Я увидела, кто украл твой ковёр! Сейчас скажу, и уходите! Больше сюда не возвращайся, поняла?!

Мика и её знакомая молча смотрели на Исиду.

– Это был… какерлак![1 - Какерлак – альбинос, человек с дефицитом пигментации в коже, волосах и глазах.] – утробным голосом произнёс последнее слово эзотерик.

– Кто-о?о? – не сговариваясь, воскликнули они вдвоём.

– Такое вот слово пришло. Уходите!




6


– Знаешь, а я в тебе не ошиблась! – девушка засовывала в рот второй невесть откуда взявшийся пирожок, не успев и наполовину прожевать первый. – Люблю, когда у человека двойное дно есть. А у тебя оно не двойное, а, судя по реакции Исиды, и тройное, и четверное. Скукота же, если все вдруг только хорошие, понимаешь? Я вот верю, что Бог – это не только весёлое и приятное, но и страшное, злое, коварное тоже. Всё в мире – от Бога, и не нам это делить.

Она взяла Микин телефон и вызвала такси: «Метро уже не ходит!» (на самом деле ходило, но спорить не хотелось). Девушка сказала, что два адреса вводить не надо – ей от Космонавтов, 80/81 три минуты идти. Удивительное совпадение!

Они молча ждали машину, и Мика чувствовала необъяснимую тревожность – то ли оттого, что её спутница впервые молчала, то ли от всего случившегося, то ли просто устала. Но сев в салон жёлтого беспилотника, она быстро согрелась и немного успокоилась.

– Спасибо, что помогаешь мне с ковром! – Мика нарушила непривычную тишину и сама удивилась своей смелости.

– Мм? А?а?а! Прости, я, когда ем, плохо слышу, сосредоточена очень. Или это просто еда слуховые проходы закрывает, и щёки у меня, видишь, не маленькие совсем.

Мика не считала, но, кажется, то был десятый пирожок – появлялась сдоба не из воздуха, а из бездонных карманов её спутницы.

– Понимаешь, дело даже не в ковре. Просто я только заехала, и обидно, что кто-то из соседей так себя проявил! Сразу бы узнать и держаться подальше. Не подумай, я не доверчивая простушка, но… Ладно… Я просто хотела сказать «спасибо». И ещё узнать, как тебя зовут…

– Вася, Василиса. Дедушка меня так назвал.

– Красиво!

– А тебя – я знаю! Мне Исида сказала, она всё про всех знает! Микеланджела, да?

– Да. Мика.

Василиса заглотила последний пирожок, вытерла руку о сиденье и протянула кисть в знак приветствия. Мика нерешительно пожала её – ладонь была ледяной, но нежной, как чуть подсохшая мякоть разрезанного яблока.

Такси остановилось во дворе. Они вышли и стояли у подъездной двери, как в плохих фильмах, когда после первого свидания герой не решается поцеловать объект своего интереса. Мика незаметно покосилась за кусты – выкопанный ею котлован был засыпан землёй и даже слегка припорошён свежим снегом. Со стороны и не заметишь!

Девушки переминались с ноги на ногу. Мика не понимала, стоит ли ей пригласить Васю в гости, и, если та вдруг согласится, что с ней дома делать?

– Я бы позвала тебя ко мне, но уже довольно поздно. В любом случае, спасибо огромное за Исиду и вашу…

Она не успела договорить – подъездная дверь резко распахнулась и ударила её спутницу по плечу. Вася немного отлетела в сторону, но не упала – Мика подхватила её буквально у земли. Боль от мозолей на руках заставила Мику вскрикнуть – ладони горели. Из подъезда выбежал Асиф и даже не заметил, что снёс девушку с ног. Мика опять растерялась, но всё же не смогла промолчать.

– Асиф?

Он не расслышал, и Мика крикнула чуть громче. Мужчина обернулся и замер.

– О, Мика! Что с вами? Ой, это я её так, что ли?

Асиф тут же кинулся на помощь, но Вася отскочила.

– Не надо меня трогать! В целом мне не очень больно. Простых извинений будет достаточно. Но, позвольте поинтересоваться, куда это вы так несётесь сломя голову посреди ночи? Вы же могли убить меня! Хотя вряд ли, но если бы это была не я, а кто-то другой – старик или ребёнок, то будьте уверены – наверняка.

– Простите. Простите, я просто очень спешил! Если надо – готов оплатить врача или как скажете, – Асиф был бледнее своего молочного шарфа, его широченные брови-гусеницы взметнулись почти до границы волос, да там и остались.

– Асиф, у вас что-то случилось?

– Нет… Нет… На работу бегу…

– Асиф управляет кафе «Вкус Востока», – пояснила Мика.

– Да, приходите в гости. Всегда буду рад! Если я сейчас ничем не могу помочь – простите, нужно идти. Вам точно не нужен врач?

Не дожидаясь ответа и произнося последние слова уже на ходу, Асиф скрылся за углом дома, тёмный и изломанный, как те деревья, что уже остались без листьев, но ещё не прикрыли наготу снегом.

– У тебя все соседи такие? Тогда неудивительно, что ковёр пропал! Он выглядит подозрительно и точно не тянет на хорошего парня! Ты удивишься, но положительные ребята не бьют девушек, двери открывают вежливо, учтиво. Ещё наверняка ходят на рыбалку, потому что рыбалка – это такое медитативное занятие, и…

– Обычно он не такой. Наверное, что-то стряслось. Но, знаешь, действительно есть одна странность: ему не надо выходить из подъезда, чтобы попасть на работу. Он явно не во «Вкус Востока» бежит!

– А я сразу почувствовала! Давай проследим?

Вася сделала шаг и, схватившись за плечо, тихонько застонала. Бежать за Асифом Мике хотелось ещё меньше, чем пригласить малознакомого человека в дом, поэтому выбор был очевиден, и она всё же сказала: «В другой раз! Сейчас давай зайдём ко мне и осмотрим твои повреждения».

Василиса лежала на матраце, выполняющем у Мики функцию кровати, как Даная, ждущая Зевса, и игралась с собственной чёлкой. Мика сидела рядом, прислонившись спиной к стене. Визуально плечо гостьи было в полном порядке – может, только припухло слегка. Вася быстро разобралась на кухне и сама сделала чай, который они сейчас и пили, закусывая веганским пловом, доставленным ещё в обед из «Вкуса Востока».

Их пальцы блестели от масла, и Мика переживала, что всё вокруг будет в жирных пятнах, но Вася была непреклонна – плов следует есть исключительно руками. Её природа была абсолютно первобытной – это было заметно по тому, как вытягивались и шевелились пухлые губы, когда она жевала, как подёргивался всё время кончик носа – будто она бесконечно принюхивалась, брала след; её пальцы хватали рисинки и нут так проворно, что складывалось впечатление, будто только руками она всегда и ест.

Мика ожидала, что Вася отдохнёт, насытится (возможно ли это?) и засобирается домой.

Но было бы наивно думать, что она может предугадать поведение этой девушки и уж тем более как-то управлять этим потоком.

– Мика! До меня дошло! Это только кажется, что Исида не помогла, а на самом деле – сходится! Смотри, это же гениально! Сначала я вроде как обрадовалась, что какерлаков в мире не так много и похитителя найти – ну вообще раз плюнуть будет! Потом, конечно, зависла – если б у тебя был сосед-альбинос, то ты бы непременно знала. А посторонний с улицы воришка – это ненатурально как-то звучит. Получился тупик. Но Исида не может ошибаться, я уже столько раз проверяла. (Исидочка, если ты слышишь – прости мои сомнения!) Так вот, любой из твоих соседей может быть какерлаком! Что такое краска для волос, знаешь?

– У альбиносов ещё радужка прозрачная…

– Линзы! Представь, родился ты таким белёсым, практически бесцветным, и с самого раннего детства каждый, абсолютно каждый на тебя глазеет! Возможно, ты привык и ко скольким-то годам тебе стало всё равно, но может быть и совсем по-другому – это зависит от того, как внимание проявлялось. Вряд ли кто-то восхищался, скорее же дразнили, издевались. Тебя в школе не гнобили? Меня гнобили! Потому что я носила короткую стрижку, и детям это казалось смешным, но меня не сильно задевало – я знала, что просто быстрее их развиваюсь, а они своими маленькими мозгами не понимают ещё, что круто, а что нет. Но не у всех так! Многие не выдерживают давления, страдают, сходят с ума. Так и твой воришка-какерлак мог устать и при первой же возможности перекраситься. И волосы, и брови, и ресницы! Линзы ещё носить. Короче, это кто угодно может быть!

Удивительно, что Мика сама ничего подобного не подумала. До Васиного монолога вариантов у неё было только два – либо Исида несёт чушь (но подруга ей так доверяет!), либо это какой-то незнакомый ей какерлак с улицы зашёл и украл, что невозможно. Но если удастся выяснить, что один из соседей и вправду альбинос?

– Ты, наверное, думаешь: «А зачем вообще соседям воровать мой ковёр?» Но и тут, Мика, у меня есть вариант! Непонятно было, пока мы не узнали, что воришка – какерлак, а теперь всё один к одному. Ковёр какой был?

– Пушистый?

– А ещё?

– Огромный?

– А ещё?

– Новый?

– Ох!!! Да цвета он какого?!

– Белого.

– Бинго! Белого, как какерлак!

– Подожди, ты думаешь, что у него фиксация на цвете ввиду перенесённой в детстве психологической травмы? Вроде как пунктик на белом, и если видит, то непременно хочет уничтожить? А тут ещё снег выпал и какерлак раздражён… Гениально…

– Нет, конечно, я не так думаю! Я думаю, что он мог принять его за самку! Ну да, ковёр! Или самца – мы же не знаем, какого пола твой альбинос. Увидел что-то высокое, белое, на ощупь приятное и пригласил к себе в дом. Там они и сейчас сидят! Просто людям не надо думать привычными категориями – мир полон загадок и волшебства, тебе ли не знать. И что человек может влюбиться в ковёр – ну вообще ничего такого я здесь не вижу. Мысли шире!

– Хорошо… Как бы там ни было – стоит попробовать разобраться, не альбинос ли кто-то из соседей…

– Именно! Завтра прям с утра и начнём! Видишь, сколько от меня пользы? Я вообще очень классная и буду помогать тебе во всём! Я тебя не оставлю, пока ковёр не отыщется! В конце концов, кто-то из твоих соседей может быть попросту опасен! – Вася вытерла жир c рук о покрывало, рухнула на Микину подушку и уже через минуту сопела, утопая в своих сумасшедших снах.




7


Мика достала из кладовки спальник и расстелила его в соседней комнате. Как огромная синяя гусеница, ворочалась она в нём на полу, и синтетическая ткань искрила, натираясь о линолеум. Много лет назад Мика впервые отправилась в долгое путешествие одна и восемь дней прожила в отвратительном хостеле – бельё было настолько грязным, что на нём не было видно клопов, а кровати и половицы скрипели громче храпа постояльцев. Она бы не задержалась и секунды в этой мерзотнейшей дыре, но по пути из аэропорта у неё резко поднялась температура и не было сил искать другое место жительства, кроме этого, уже забронированного. С другой стороны, куда бы ты потом ни приехал – везде понравится. В сравнении.

Соседки в том хостеле – тоже определённый уровень работы над собой. Девчонки разные бывали – хорошие, весёлые, дружелюбные, безумные, засранки, истерички… Сменялись так быстро, что и не уследишь – большинство ретировалось после первой ночи, задерживались самые отчаянные. Из-за такой текучки персонал никак не мог нормально разобрать, где чьи вещи и какие намеренно оставлены, а какие ещё с хозяйкой. Вся их комната на шестерых утопала в предметах неизвестного происхождения. Женщины заезжали, удивлялись, но вскоре переставали обращать внимание – были в номере проблемы и понасущнее, а по отъезде каждая добавляла что-нибудь «забытое» своё.

Её хворь прогрессировала – к высокой температуре добавились тошнота и сильнейшая головная боль. Типичное отравление химикатами в воздухе, но тогда Мика этого не знала и было страшно. Её сознание блуждало по рекам беспамятства, иногда выныривая, чтоб пропитаться уверенностью в скорой смерти и спрятаться опять. В бреду она и услышала командный тон Карен – милой толстушки со слегка выпученными глазами, отчего при общении казалось, что она пытается тебя загипнотизировать.

Карен путешествовала уже восемнадцать лет в компании исключительно собственного жизнелюбия, умела решать любые проблемы и знала все существующие песни наизусть. Она неплохо зарабатывала тем, что продавала фотографии из своих путешествий, поэтому могла позволить себе хостел в разы лучше этого, но сдаваться или бежать противоречило самой её сути. Сначала она взялась за Мику, организовав лекарства и уход, а как только самочувствие той пошло на поправку – занялась захламлённой комнатой. Инициативная Карен собрала все-все вещи, провела опрос жительниц и выяснила, что бесхозного у них – девять огромных сумок.

Все лоты были оглашены и розданы желающим (Мика забрала только спальный мешок и трекинговые сандалии, сдала всё в химчистку и стала счастливым обладателем вещей, которые впоследствии не давали ей умереть от холода и различных бактерий: в ряде гостиниц и поездов спать можно было только в мешке, а сандалии сорок первого размера она гордо надевала с тремя носками тропическими морозными ночами в горах).

Мика не раз мысленно благодарила Карен, ведь тепло и комфорт – наши самые базовые желания. И сейчас, лёжа в том самом мешке, она фантазировала, где сейчас её спасительница и какие приключения встретились на её пути. Мике хотелось отвлечься от ковра, твёрдого пола и прочего навалившегося, но тревога не давала сконцентрироваться на возвышенном. Она вдруг поняла, что дело не в краже или непривычных условиях для сна.

Переезд сюда стал для Мики счастливым событием – больше не нужно ни с кем делить пространство. Это – только её. Мике нравилось быть одной, нравилось днями не произносить ни одного слова вслух, нравилось ничего не делать и чтоб не осуждали за это, нравилось ходить в чём мать родила, есть, когда хочется, спать, когда хочется. Заполучив эту квартиру, Мика поверила в то, что сможет всю жизнь прожить тут, и одна. Ей никто не нужен, она никого не хочет впускать – ни в свою жизнь, ни в свой дом.

Она не хотела любовных отношений, не хотела дружеских. Это всё с ней уже случалось и ничем хорошим не закончилось. Дети? А зачем? Грамотные инвестиции обеспечат лучший стакан воды в старости. Тысячи стаканов. Миллионы.

И вдруг случается Вася.

Это не про нарушение границ и не про то, что Мика не может сказать «тебе тут не место, уходи, я не рада». Потому что она рада. Но ей страшно.

Социальная близость сильно переоценена. Не отвлекаясь на взаимодействие с другими людьми, ты можешь сделать куда больше. Быть более полезным обществу, миру. Ты можешь проводить свободное время как угодно и глубже развиваться в выбранных хобби. Тебе никогда никого не придётся терпеть, не на кого будет злиться и обижаться. Твоё психическое здоровье будет в большей безопасности, если никого в себя не впускать.

Мика завидовала простоте и открытости Васи, потому что в ней не было ничего из этого. Или это не зависть, а просто удивление? В любом случае, как бы ни было с ней весело, но это нужно прекращать. Нельзя привыкать. Одно дело – иногда общаться, другое – жить вместе. Как это вообще получилось?

Со стороны матраца доносились выдохи девушки, которую Мика знала меньше дня. Звук был, словно суп из кастрюли убегает и капли падают на электрическую конфорку. Или если осенью листья специальной штукой сдувать с тротуара.

Мика выпуталась из мешка, на цыпочках прошла мимо Васи, натянула ботинки на босу ногу, накинула пуховик на пижаму и вышла из дома.




КВ. 24





1


В супермаркете – огромная очередь, все нервничают от духоты, торопятся куда-то – зачем вы здесь в эпоху курьеров и доставок? Женщине с пятнистым, как ножка гриба, лицом пробивают продукты – пик-пик-пик. Она тоже переживает – этот супермаркет ей не по карману, но пойти в тот, что дальше от дома, просто нет сил в конце рабочей недели. Все продукты она торопливо складывает в огромную синюю сумку из полиэстера, но вдруг останавливается и придирчиво рассматривает последний товар – сетку с огурцами. Вертит их и так, и эдак, подносит к глазам и на свет – что-то её не устраивает: лицо то удлиняется, то сморщивается. Женщина ощупывает каждый овощ рукой, ковыряет ногтем огуречные пупырышки и, наконец, принимает решение устроить скандал.

– Это что такое? – спрашивает она у кассира. – Разве можно такое людям продавать?!

– А что не так? – удивляется совсем юная сотрудница супермаркета (победа явно будет не за ней).

– Ты что, не видишь?! – женщина заводится ещё больше, как бы накручивая сама себя. – А ты посмотри! И вы посмотрите!!! – покупательница достаёт огурец из сетки и размахивает им в воздухе, как бравый полководец своим стягом, призывая и нас, невольных участников бури, подключиться и следовать за ней.

– Как я посмотрю, если вы своим огурцом постоянно трясёте?! – голос кассира дрожит и немного срывается (наверное, работает тут совсем недавно, раз рефлекс «лучше промолчать» на таких особ ещё не выработался).

– Голубушка, это не мой огурец! Это ваш огурец!!! Вялый, безжизненный! Как можно такое на лотках держать, я вас спрашиваю?!

– Это огурцы на развес – вы же их сами выбрали и в сетку положили. Я тут ни при чём… Можно было и свежее взять, и упругость проконтролировать…

– Нет, ну это беспредел! Огурцы как каша – у неё, а виновата я?!

– Не нравится – не берите. Могу не пробивать их! – у девушки выступают слёзы, отчего она становится совершенно беззащитной, почти прозрачной.

– Это ж надо! Первый раз в этом году решила окрошку сделать – летом на даче жила, не до того совсем было, а они мне вялые огурцы подсовывают! Вот вы бы стали такие есть? – обращается скандалистка к худенькой девочке в ярко-жёлтом плаще, что стоит за ней. Та быстро отводит глаза.

– Женщина, не задерживайте кассира – или забирайте, или оставляйте, но давайте уже двигаться как-то! – внезапно подключается мужчина, третий в очереди. В руках у него только бутылка вина за 6800 – белое, сухое.

– А вы мне не указывайте! Я сейчас в жалобную книгу напишу! И охрану позовите! Не магазин, а ОПГ буквально!

Мужчина с вином отодвигает девочку в ярко-жёлтом плаще, берёт женщину с огурцами за локоть и тихо, очень спокойно произносит: – Если ты немедленно отсюда не свалишь, я тебе эти огурцы по гланды засуну – ещё радоваться будешь, что они мягкие.

Женщина затихает, кассир испуганно смотрит на других покупателей – всем в очереди немного не по себе. Скандалистка протягивает телефон для оплаты, забирает сумку с продуктами (огурцы включительно) и покидает магазин, не издав больше ни звука.

В полной тишине пробивают товары худой покупательницы в ярко-жёлтом плаще – пик-пик-пик, та расплачивается и торопливо засовывает нехитрый продуктовый набор в модную авоську, но те никак не помещаются, и тогда она берёт багет под мышку. Эй, там первый снег и хлеб намокнет!

Мужчина пробивает своё вино, прикладывает часы к терминалу и абсолютно тем же тоном и на той же громкости, как три минуты назад увещевал скандалистку, произносит:

– Себе взял, но вам сегодня нужнее.

Протягивает бутылку кассиру без тени улыбки и медленно удаляется. Высыхая, кристаллы соли двумя дорожками разрезают лицо кассира на три части.




2


На улице – серо-ржавое месиво. Ботинки, пусть и очень хорошие, а всё равно промокают из-за этой химической присыпки на дорогах – когда они только успевают! Он вспомнил море – это его защитный механизм. Только мысленно возвращаясь в тепло, он может пережить пронизывающий до косточек ветер (а ведь всего минус три!). Вино тоже обычно помогает, ну да ладно.

Тогда, в необъединённом мире, он обитал у моря и ещё мог разговаривать на родном языке. И жить в своей стране, и знать свою национальность, и чтить традиции предков. С тех пор прошло так много лет, что сложно сказать – было ли это всё взаправду или он только сочиняет, приукрашивает, наполняя себя тоской и надеждами о прошлом. Море. Молодость. Родина.

«Родина, Родина, Родина», – повторял он про себя в минуты покоя, чтобы не забыть. Сохраняя в своей памяти, он как бы продлял ей жизнь.

Асиф на пляже – кадык уже увеличен и над губой пробивается совсем не юношеская щетина, но взгляд блуждает, и на щеках веснушки, какие только у детей бывают. Он лежит в шезлонге – почти мужчина, совсем ребёнок – пьёт какой-то химический сок, другой рукой – в телефоне. Женщина с длинными распущенными волосами и тюрбаном на голове что-то говорит, он не реагирует. Она подходит и натирает его кремом. Юноша только подставляет нужные части своего тела, не отрываясь от экрана ни на секунду. Вот дама пшикает раствор себе на руку и вдавливает его Асифу в спину, в плечи, в длинные, покрытые мягкими волосками ноги. Она трёт медленно, то кругами, то вдоль и назад. Здесь нет эротизма, но оторвать взгляд невозможно – это самая откровенная публичная сцена из всего, что позволено видеть.

Асиф отворачивается, перед глазами на экране – книга, и книга говорит: «Основная функция женщины – биологического существа – не вынашивание потомства, как считалось ранее, а стимуляция мужчин к конкурентной борьбе за неё. Тем самым мужчины развивают свои лучшие качества, а значит, человечество эволюционирует».

Он смотрит на свою спутницу – её волосы растрепал ветер, и она выглядит чуть моложе с этими прилипшими к лицу и шее прядями, потом он смотрит на себя – кожа блестит от крема, местами тот не до конца впитался, и плечи пацана в белых разводах. Он порывисто встаёт, ставит стакан и одним шагом уходит с пирса в воду.

«Эй, мне что, снова тебя натирать?!» – с сильным акцентом возмущается женщина. Он не оборачивается: спокойно, напоказ, плывёт в сторону красных буйков и за них. Растерянная клиентка остаётся на берегу.

Для эволюции ему не хватает чувств – на этих курортах всегда так. Любой отдыхающий может стать твоим, но это всё ненастоящее, и оттого грустно и противно вдвойне. Чтобы духовно очиститься, он смотрит много драм и сериалов по национальному телевидению со всем этим налётом романтики и патоки. Хорошие смотрит, плохие смотрит, самые ужасные, бездарные, отвратительные.

Невыносимая тоска охватывает Асифа часто после просмотров, и кажется, что все мастерски сделанные фильмы этой категории работают одинаково: это не про чувства и «ах, как хочется такой любви», а об упущенных возможностях, о том, чего уже никогда-никогда не будет – в силу возраста, характера, работы и жизненных обстоятельств. И вообще – ты слишком легко считываешь людей и варианты развития, ты строишь отношения наперёд. Ещё до первого поцелуя вы проговариваете, как видите себя и вас в дальнейшем, сходятся ли графики и планы, как это должно начаться и даже – о боги – как и когда закончиться. Стоимость обсуждаете тоже.

Он пытался вспомнить самый романтичный в жизни поступок, совершённый в его сторону или совершённый им. И – нет. В памяти проносится много хорошего, классного, весёлого, приятного, но всё же, видимо, не он герой подобных фильмов.

И вот от этого грустно – не про то, чего уже не будет, а о том, что могло бы быть и не случилось. Упущенные возможности, взрослое кино. Асифу – шестнадцать.

В отеле, где он работает последний месяц, – всё включено. Не только еда, алкоголь, но и куча каких-то вечерних шоу-программ. Он такое не любит, ему интереснее в полупустом баре с джоинтом или в номере с фильмом – по настроению. Такое, правда, редко случается – увы, он тоже «включён». Пять месяцев работы с отдыхающими женщинами и мужчинами кормят всю его семью последующий год.

В тот раз Асиф привычно бежал мимо вечернего шоу и вдруг остановился – на сцене выступал гимнаст: маленький, хрупкий, с каким-то невыразительным хвостиком на голове. Играла душераздирающая песня, и костюмчик у него был яркий, но странный, нелепый. Мальчик стоял у обруча, а обруч висел на верёвке. Потом он запрыгнул на это приспособление и изогнулся в одну сторону, в другую.

Он не попадал в ритм, и всё, что делал, – выглядело безвкусно. Акробат улыбался, но улыбка его не обращалась к кому-либо. Женская спина, худые руки, бедное-бледное тело. Удивительно, что у мальчика был сольный номер, ведь выступал он чудовищно бездарно. И именно поэтому было красиво. Естественно. Глупо, но по-настоящему. Стеснение – неприкрытое. Непрофессионализм – и хорошо.

А зато он любит вот такую песню, и штаны точно сам себе скроил, и номера как-то сольного добился. И если вам не нравится – не смотрите. Многие говорят, но впервые Асиф вдруг понял, что значит действительно «быть только для себя».

И она тоже выступает только для себя. Ранним утром, на пляже. С коктейлем на основе мартини – потому что как в журналах, и звучит богато. Вкус – неважно. Распустила длинные бретели топа, музыка с телефона, обнажается медленно.

Элегантно снять шорты никогда никому не удавалось. Падает в холодный песок. Бежит в воду, спотыкается, но решает, что прокатит, будто так и надо. Дальше она ползёт на четвереньках вдоль прибоя, изображая кошку или другое какое животное. Асиф изображает восхищение и тянет руку к своим плавкам.

Никогда не бывает так, что тебя не видит никто. Это знает акробат, но ещё не понял Асиф.

Он встаёт, поправляет трусы и плетётся за этой пьяной кошкой в воду. И всё у них сейчас будет хорошо. Без рефлексии об упущенных возможностях и не случившихся чувствах, но во имя эволюции. Жизнь – это не кино.




3


Асиф шёл не домой, а к любовнику. Раньше он бы никогда не смог открыться в своих предпочтениях, да и теперь – не может. Ещё до Объединения он женился и даже стал отцом двоих сыновей. Это сейчас до его отношений никому нет дела (или все только притворяются, чтоб не нарваться на штраф и административное наказание за нетолерантность), а во времена его молодости – считалось позором, от которого очиститься нельзя. Его жена не виновата в том, что он такой. Лейла – хорошая женщина, хоть он и ненавидит её всей душой. Ненавидит именно за то, что хорошая.

Сварливую, жадную, злую он бы бросил давно – его нынешних доходов хватит даже на три семьи. Но Лейла была кроткой и доброй, хорошей матерью и объективно красивой женщиной. Асиф знал, что они состарятся вместе и умрут примерно в одно время. Жизнь с нелюбимой женщиной – это его плата за страх. За страх быть не таким, как все, и нежелание идти против течения.

Асиф плотнее закутался в шарф. Ещё квартал, и тёплая ванна, объятия любимого человека: его голая упругая спина с небольшой татуировкой в форме звезды на правой лопатке, шея с пульсирующей джинсового цвета венкой и запах чего-то необъяснимо родного. Они проведут вместе всего два часа, потом Асифу нужно бежать на работу, но эти два часа придадут ему сил и согреют. Эрик – как детство, как море. Как его родная земля и первая любовь. Но Эрик не жил по старым законам, он родился за семь лет до Объединения, да к тому же вырос в мегаполисе – мир унифицировался, но их поколения никогда не станут единым народом и не способны друг друга по-настоящему понять.

Недавно Асиф придумал классную штуку – ходить спиной вперёд. Ну, конечно, не он это придумал, и не только он так делал, но ведь весело и поднимает настроение.

Практиковал Асиф такую ходьбу, только гуляя с младшим сыном – вроде как смотрит, где там пацан плетётся, и идёт себе спиной вперёд – выглядит не так глупо, как если бы он в одиночку подобным образом ходил. Ты переворачиваешься – и мир немного переворачивается тоже. В этой вселенной они с Эриком женаты, и Эрик богат, а Асиф красив и великодушно позволяет себя любить.

Двигаясь вперёд спиной, ты становишься незащищённым, уязвимым, ведь кто его знает, что впереди. Такие моменты – единственные, когда Асиф позволял себе быть слабым. С Эриком он лишь играл в уязвимость, с другими – даже не притворялся. Вот и сейчас, настраиваясь на встречу и желая сменить своё привычное амплуа, уже в подъезде Асиф развернулся и прошёл несколько пролётов спиной вперёд.

Дверь он открыл своим ключом, не предупредив ни стуком, ни звонком. Любимый сидел на самодельном диване из деревянных палет и мягкой мешковины, плотно укутавшись в два одеяла.

– Вход в этот дом – бутылка шардоне, – как гигантский мотылёк Эрик взлетел с подушек и направился к Асифу, чтоб обнять его своими пледами-крыльями.

– Осторожно, пальто мокрое. И вина сегодня не будет – со мной приключилась странная история. Полежим в ванной?

– Вечно у тебя истории. Вода набрана!

Парень скинул одеяла там, где стоял, и, не дожидаясь, пока разденется Асиф, рухнул в ванну на помосте в центре комнаты, разбрызгивая горячие капли и хлопья пены на пол. В теле его любовника не было ни грамма несовершенства, и на ощупь он напоминал дельфина. Идеальные мужские пропорции Эрика, простые чёткие формы без всех этих лишних выпуклостей и изгибов, как у Лейлы: минималистичный современный дизайн против устаревшего барокко. Разве выбор человека со вкусом не очевиден?

– Я рассказывал тебе о своей первой любви? – Асиф аккуратно развесил одежду на стуле и медленно ступил в кипяток. Как Эрику удавалось спокойно лежать в этом котле – оставалось загадкой.

– Про акробата? Я ревную, когда ты вспоминаешь!

– Ты намного красивее его.

– Конечно! Сколько ему сейчас?

– Не знаю, мы почти ровесники, – Асиф хотел уйти от ненавистной темы возраста и мысленно уже ругал себя за начатый не в том ключе диалог. – А твоя первая любовь – парень из Бергхайма?

– Пфф! Моя первая и единственная любовь – это ты!

– Я сегодня перевёл денег за твои курсы.

– Я сейчас обижусь.

– Прости! Иди сюда!

Эрик рыбкой заскользил под водой вдоль мягкого и объёмного тела Асифа, прижался к нему и положил голову на грудь. Мужчина гладил мокрые волосы любимого – в клубах пара они стали ещё чернее и, казалось, с них каплями должна стекать нефть, а не вода.

– Ты напряжён! Я чувствую, как неровно бьётся твоё сердце.

– Я просто старый. И не выспался. Получил утром привет из прошлого.

– Поэтому вспомнил акробата?

– Когда мне было столько лет, сколько тебе сейчас, у меня был любовник из Европы.

– Это где?

– Неважно. Это был год начала пандемии, и мы с ним просто сошлись, не за деньги. Он никогда мне не нравился, скорее даже бесил. Смазливый невероятно, из известной семьи, единственный наследник. Куча квартир и отелей у него по миру, всё – пассивный доход. Сам по войнам мотался, идеологию какую-то придумал за гранью вообще, наркота. Мы с ним на моей родине познакомились, но стали закрывать границы, и он меня сюда забрал. Начали вместе жить, его почти сразу в тюрьму посадили. На месяц, правда, всего. За домом следили, я вообще не выходил никуда. Он вернулся за взятку, опять стал употреблять: чертил дорогу и рыдал, чертил следующую и смеялся. У него паранойя была – телефон то в микроволновке лежал, то в стиральной машине, чтоб службы его не подслушивали. Тревожный.

Пару раз пытался при мне застрелиться; как-то диван поджог; иногда рыдал сутки напролёт; от ментов удирали, потому что на ворованной машине рассекал, чтоб в локдаун не попасться; в психушку залезали, спасали знакомую какую-то; каждый день копали у него во дворе гигантскую яму – он мечтал, что там будет озеро с рыбками.

Интересно, что за те несколько месяцев мы если двадцать слов друг другу сказали – хорошо, но я не уверен. Он обижался, что мы не разговариваем. Один раз сел напротив и просто всю свою жизнь пересказал, вывалил её на меня так, что не отмыться. Из-за тех откровений он решил, что между нами особая связь. Но я ничего такого не чувствовал.

Потом я ему надоел, и он решил расстаться. Снял мне квартиру и пристроил работать во «Вкус Востока». Там тогда не так активно продажа шла, но появилась стабильность и рост. А его я больше никогда не видел.

Я думал, что он умер давно – сторчался, сошёл с ума, вскрыл вены из-за паранойи, мотает пожизненный срок. Но только сегодня позвонила какая-то девушка и сказала, что его не стало. Разбился на мотоцикле. И в портмоне была моя фотография с телефоном на обороте. Меня это тронуло. Я рассказал ей, каким он был необычным человеком, как сильно помог мне. Она подтвердила, что он так со всеми себя вёл – ничего не боялся, никогда не отказывал в помощи. Это я по молодости видел только то, что мог понять своим детским умишком.

Теперь весь день хожу и думаю – почему мне его всегда так жалко было? Мол, я прорвусь, а его уже не спасти. Может, это меня не спасти, а жить так и надо было – на максималках, в зависимостях, на грани? Сводить с ума, сходить с ума? Умирать каждый день, воскресать, умирать, воскресать – пока жизнь не надоест. Потом – обязательно расстаться.

– Ничего не понял… Ты хочешь расстаться?!

– Нет, конечно нет. Хочу не бояться жить. Вернее, не так. Хочу не бояться умереть. Он не боялся.

– Ты ничего не боишься. Ты у меня самый смелый, самый умный, самый богатый. – Эрик медленно спускался вниз и, оказавшись в области паха, опустил лицо в воду. Асиф закрыл глаза и забыл о жизни, смерти и страхе.




4


Он бросал курить шесть раз. Во времена его молодости табак стоил копейки, и он привык, что крутой брутальный мужчина – ну, он всегда с сигаретой в зубах. Такие образы западают с детства и выгнать их из головы намного сложнее любой привычки.

Эрик тоже баловался сигаретами, но, разумеется, у него на это не было денег. Асиф знал, что любимый сердится из-за того, что он не принёс ему вина, и поэтому, после всех утех, вытащил две последние сигареты.

– Это что – плата за секс? – неудачно пошутил Эрик. – Тогда я стою как минимум четыре!

– Любимый, четыре не стоит никто… Никто, кроме тебя, а ты достоин и четырёх пачек, и четырёх блоков, и вообще – всех сигарет мира. Я тебя очень сильно люблю.

– Поэтому живёшь с женщиной?

Асиф быстро оделся и вышел из квартиры, на ходу завязывая шарф. Вслед ему неслись крики молодого любовника. Асиф знал, что, если тема жены всплыла, единственный выход – ретироваться. Ни один его довод не покажется Эрику вразумительным, и от того, что он ушёл не попрощавшись, любимый остынет быстрее, чем если они снова ввяжутся в этот спор. Вот как ему объяснить?

Лейлу Асиф украл, женился силой. Она – видная красавица, дочь состоятельного фермера, у которого Асиф закупал сырьё, – вот-вот должна была вступить в брак с «достойным кандидатом», которого подыскал отец.

Но Асиф увидел Лейлу и пропал. Глядя на эту девушку, ему казалось, что только она может спасти его от скверны, излечить от пагубных желаний. Ради неё он готов измениться!

Поэтому Асиф сговорился с другом, и девушку они украли, когда та шла из школы домой. Был большой скандал, но уже ничего не поделаешь – родители её тоже были старой закалки и жили по законам предков – на то и ставил Асиф.

Пришлось всем смириться и отдать Лейлу нахальному жениху.

Девушка была вне себя от гнева (если кто думает, что восточные женщины – это такие незабудки нежные, тот глубоко ошибается – характер там всегда ураган!) – незнакомый торгаш теперь её муж!

«Ну уж нет!» – решила Лейла и два года просидела в комнате, не подпуская супруга и не произнося ни слова. Он обещал, что будет ждать сколь угодно долго, лишь бы не травмировать её, но на самом деле – жены ему просто не хотелось.

Постепенно Лейла привыкла к мужу, да и скучно ей в комнате сидеть стало. Асиф вовсе не плохой – ухоженный, понимающий, трудолюбивый. Стала выходить понемногу, болтать, оказывать мужу знаки внимания. Больше оттягивать было нельзя, пришлось брак консумировать. К счастью, первого сына они зачали уже через месяц супружеских отношений; второго – случайно: Асиф был пьян. Несмотря на нежное отношение и заботу о ней и сыновьях, вступать в интимную близость он не желал. А она и не настаивала – порядочные женщины вообще редко вожделеют плотских утех.

Всю себя Лейла с радостью посвятила семье, а вот к внешнему миру после Объединения приспособиться не смогла – неловко себя чувствовала в обычной современной одежде, Общий язык ей так и не дался, на улицах на неё смотрели как на допотопного монстра. В результате жена его окончательно смирилась и оставила всякие попытки интегрироваться в общество. Дом, дети, дети, дом.

В целом Асифа это устраивало – всегда порядок, сыновья накормлены-наглажены, хобби даже какие-то у Лейлы имелись (бог его знает какие – он не вникал). Замечал Асиф, что жене его часто бывает грустно, хоть она и старалась скрыть меланхолию, но чем ей помочь – он не знал. Однажды надолго отвёз её в родную деревню, но там Лейла почувствовала себя ещё хуже – перемены родного места переносить было сложнее, чем все нововведения в малознакомом городе.

Так и сидела она в их двушке и ни на что никогда не жаловалась.

Как-то Асиф спросил, хотела бы она, чтобы он не воровал её тогда. Лейла грустно улыбнулась: «Если б не суждено было, то тебе обязательно бы что-нибудь помешало!»

После любовника Асиф забежал на секунду домой – сменить одежду, узнать, как дела. Его тело сильно пахло парфюмированным гелем, которого Эрик не пожалел (а может, специально потратил его так много), но Лейла привычно сделала вид, что ничего не замечает.

Пока Асиф надевал свежий лососёвый свитер и отутюженные брюки-галифе, жена сидела за ширмой, чтобы не видеть его наготы.

– Комшу гяльды халиси чалынды.

– Говори на Общем! В этом доме мы чтим закон! Хочешь, чтоб опять донос написали?

– Нет… Наш соседка ковёр украсть!

– Что?! Соседка украла ковёр?! Что за ерунда!

– Нет. Её ковёр в подъезд был, кто украл.

– Хорошо, скажи на нашем, только тихонечко, а то я ничего не понял.




5


Новенькая соседка ему нравилась. Отчего-то взгляд её больших чёрных глаз казался знакомым и родным. Но, возможно, это просто потому, что Асиф любил людей – в каждом старался находить что-то хорошее. Эту привычку он выработал ещё в молодости, иначе с его работой в отеле можно было сойти с ума.

«От этой клиентки дурно пахнет, но зато она добрая, и волосы мягкие».

«Эта – жадная и капризная, но зато с ней бывает весело дурачиться, и в любовных играх она мастерица».

В каждом нужно обращать внимание только на положительные качества, и жить становится легче. Однако, будучи по своей природе мягким, Асиф рано уяснил – добрые ничего не добиваются, от чужаков свою человечность надо скрывать. С годами он научился чувствовать, где можно быть собой, а кто этого никогда не оценит.

История с воровством из подъезда показалась ему каким-то дурным розыгрышем. Тут либо старики немощные, либо парни молодые, за уютом не следящие, и уж точно до воровства не опустившиеся. Никто из соседей ковёр взять не мог. Хотя, может, как повод познакомиться поближе – сначала украсть, а потом вернуть; был ей просто соседом, а теперь – герой!

«Ладно, подождём дня три, и, если не найдётся, сам займусь. Ближним надо помогать!»

Новенькая ещё просто не знает, в какую квартиру заехала. Ковёр украли – цветочки! До неё там мент повесился, а дочь его забеременела от какого-то хмыря из института, но жениться тот не стал. Девчонку жалко, но сам мент гнилым человеком был! Тоже пытался Асифу козни строить.

Столкнуться лбами – могло бы боком выйти, в таких случаях работает только хитрость!

Злодеи – они ведь глупые, у них вся энергия и концентрация на собственные пакости уходит: здесь ему улыбнулся, там прогнулся, и всё – теперь не то что подножки, ножа в спину не заметит!

Асиф так и планировал сделать, особенно когда в его дом с допросами пришли. Ворвались пять человек, всех на пол повалили и Лейлу увезти хотели, потому что она враг народа, раз на Общем языке разговаривать не хочет. А как они узнали, если жена из дома даже не выходит?!

Кое-как тогда отмазались, и потом ещё все связи подключить пришлось, чтоб узнать, кто настучал. Имени ему не назвали, но за большие деньги сказали, что сосед.

Уничтожить мента было легко, но то ли почувствовал он что-то, то ли случайно так получилось – перевёз в эту квартиру ещё и дочь свою. Девочка Асифу ничего не сделала, обижать её как-то совсем не хотелось. Пришлось затаиться, чтоб всё обдумать. И вдруг тот сам повесился, а дочь его квартиру продала и уехала. Дышать легче стало!

Когда-то давно Асиф верил во Всевышнего – ребёнком ещё. Потом усомнился – не все божьи доктрины ему подходили, а смиряться с тем, что он какой-то неправильный, не хотелось. Проще было от религии отказаться. И сейчас он не то чтобы там в какие-то религиозные центры ходил или книги читал, но старший сын ему про карму рассказал и реинкарнацию. Подробно так, обстоятельно, с примерами.

И Асифу всё понятно стало! Иногда он сам становился орудием возмездия, иногда – мишенью. Но если ничего нельзя изменить и единственное, что ты можешь сделать, – это быть хорошим человеком, то он готов. Ему подходит.

То, что за Лейлой пришли, – тоже карма, и заслуженная: до мента в той квартире дед одинокий жил, и Асиф в его смерти виноват частично. Видел, что происходит плохое, опасное, но предпочёл не вмешиваться. Не до того ему было. А дед умер.

Теперь его долг – помогать новенькой. Сложно объяснить. Получается, он будто не деду задолжал, а жителям этой квартиры. Ну, пусть так. Главное, чтоб самому спокойнее было.

В мистику или проклятие квартиры, как бабуля из двадцать первой говорила, он не верил. Просто человеческий фактор, ряд случайностей. Но – наблюдал, и в любой момент на помощь Мике готов был прийти.




6


Восток, как и положено, переполнен историями, хотя никакого Востока уже и нет. Памяти память. Искать эти истории не надо – можно лежать на одном месте, и все мифы, легенды и сказки, как труп того врага, сами приплывут. Жаждущий знать да услышит. Мужчины вальяжно расположились на топчанах, медленно жуют, болтают. Асиф ходит от стола к столу – не потому, что должен, но проявить учтивость.

«Один политик взял у верховного муфтия самолёт, чтоб в тайне от него привезти гору кокаина из города за океаном, но так напился в отеле, что не смог нормально погрузиться и был огромный скандал!»

«Один певец написал в интернете, что недавно родившийся сын не от него, но он готов его признать. А когда возмущённая жена доказала, что сын от него, то певец написал, что в предыдущем посте он наврал про сына, чтобы его пожалели – на самом деле у него рак, и он не знал, как сообщить подписчикам. Но это тоже неправда».

«Один наш вахтёр работал в школе и привёл всю свою огромную семью в актовый зал, забаррикадировался там и стал жить, а когда его пришли выгонять – отбивался топором. Так никто ничего сделать и не смог: они до сих пор там живут!»

Вычленять правду из вымысла – на такую ерунду просто нет времени: можно уничтожить границы, но людей перекроить – это не одно столетие надо. Сила в тех, кто принял новые правила игры.

Здесь время для Асифа замирает и сложно отделить сегодня от вчера, вчера от завтра. История, рассказанная тебе, обязательно должна жить в устах другого, а от него передаться следующему, и следующему, и следующему, пока, видоизменённая до неузнаваемости, не вернётся к своему автору.

Жизнь есть цикл, круг, складки на юбке дервиша.

Он перемещается в подвальный зал – от обеденных нарядных столов к тому, что гордо именуется кофейней.

На единственном занятом диване сидят три юные барышни. Им лет по двадцать – двадцать пять, хотя в век пластической хирургии сложно ручаться.

Одеты по последней моде; заказывают, не глядя в меню; счёт оплачивают так же.

Все сорок девять минут, что они пьют чай в кафе, не замолкая ни на секунду, делают лишь одно – спрашивают у Сири, сколько дней прошло с того или иного события их жизни, громко смеются и тут же задают вопрос про следующее.

– Привет, Сири! Сколько дней прошло с 12 января 2034 года?

– 2493 дня!

– А?ха-ха! Жучке уже 2493 дня!!!

– Привет, Сири! Сколько дней прошло с 5 мая 2038?го?

– 919 дней!

– Кошмар! Я на «Лексе» гоняю уже вот 919 дней!

– Привет, Сири! Сколько дней прошло с 1 сентября 2027 года?

– 4818 дней!

– Ого! Это столько Валерик с этой овцой?!

Дистанция от рождения до смерти; длина пути, выраженная не сантиметрами, а днями, где, как барьеры бегуна: «появление Жучки», «покупка тачки», «Валерик уходит к овце». Счастливая жизнь идёт вперёд, как по линейке, и насыщена событиями, за которые можно ухватиться в диалоге с Сири; стагнация – это тоска, скука, ненужное кружение на месте.

Асиф вмещает оба мира.

Он прогуливается туда-сюда из зала в зал. Ему нравится, что посетители довольны, хоть кафе для него и не основной бизнес. Люди всего лишь ширма, еда – декорация, настоящий спектакль разыгрывается на кухне.

Краем глаза Асиф заметил в большом зале за барной стойкой соседа – молодой парнишка, почти каждый вечер заходит сюда на рюмку коньяка. Вежливый, приветливый, но иногда мурашки по спине – волком смотрит, разговаривает странно.

Недавно по пьяни спросил у Асифа, открываются ли у детей глаза сразу или они несколько недель ещё слепые, как щенки? И засмеялся так ненатурально, но без злобы.

Странный он, инопланетянин. Будто людей никогда не знал, мальчик-маугли. Вот и сейчас – выпил стопку и домой побежал. Бежит и оглядывается всё время – Асиф через запотевшее окно увидел. Надо поговорить с ним, а то ведь сопьётся, и не заметит никто.

Подошёл официант в мятой рубашке, сказал, что Тамара Геннадьевна попросила с едой несколько пакетов поднять для мусора.

А эти-то что удумали?

– Попросили – подними! Тебе для стариков пакета жалко? И не отвлекай меня по ерунде такой! – Асиф вспылил и тут же устыдился собственного беспричинного гнева.

Посетителей сегодня было меньше, чем обычно, – кому охота по пробкам да холоду в кафе тащиться? Лучше дома, под одеялом, с любимым человеком. Зато в подсобках и на кухне жизнь кипела – не успевали отправлять заказы, зимой всегда так.

Он проверил товар от нового поставщика – редко когда приходилось самому, но дегустатор приболел и не вышел. Мысли прояснились, глаз заблестел, дыхание стало поверхностным.

«Хороший, будем работать!»

Сделал дорожку ещё, и ещё одну поменьше, пока слизистая окончательно не онемела. Баланс холода внутри и снаружи.

Асиф хотел посидеть за бухгалтерией, но быстро наскучило. Тогда переписал всю фурнитуру, что пришла в негодность, и долго выбирал на специальных сайтах ткани для новой обивки. Ему нравилось думать о сочетании цветов и как здорово преобразится большой зал кафе. Варианты расцветок он скидывал Эрику – не потому, что нуждался в его совете, но это был отличный повод поболтать. Если же говорить совсем начистоту – Асиф жутко ревновал и переживал, что молодой любовник может проводить время с кем-нибудь ещё, когда они не вместе.

Последние заказы отправили около десяти, ночные курьеры тоже были заряжены, но он, как управляющий базой, не имел к этому отношения. Персонал засобирался домой в одиннадцать. Асиф немного поболтал с барменом – в отличие от других заведений он не брал на эту должность молодых красавчиков – коктейли во «Вкусе Востока» делали опытные и образованные мужчины средних лет. Расчёт был на то, что снять юношу можно где угодно, а вот найти интересного собеседника – только у них. Разведёнки с удовольствием пропивали свои месячные зарплаты в надежде охмурить «такого интересного мужчину», а Асифу это только на руку было. Доход от самого ресторана он ни с кем не делил. Бармен рассказал все политические сплетни и плеснул пятьдесят водки на ход ноги. Водку Асиф пил, только если употреблял, что случалось не часто. Опытным глазом бармен сразу заметил, почему босс в таком благостном настроении, и сделал всё, чтобы эту благостность поддержать. Вот что значит профессионал!

Поднимаясь по лестнице домой, Асиф считал бетонные ступеньки – детская привычка, как тест на трезвость. Внизу хлопнула подъездная дверь – он узнал глухой голос Тамары Геннадьевны, дающей какие-то наставления мужу: куда это старики так поздно ходили? Он бы с радостью поболтал, но там придётся только слушать. В другой раз!

Асиф открыл первую дверь и вторую, придерживая остальные ключи, чтобы звуком не потревожить домашних. Так же аккуратно он прикрыл обе двери за собой.

Дома было тихо. Дети и жена ложатся рано, но это была другая тишина – тишина пустых помещений. Асиф включил свет и успокоился – вот же пальто Лейлы и её сапожки. Детские куртки тоже тут. Всё-таки новый товар бодяжный: панические удушья как следствие. Не будем с ними работать.

«А может, и ладно! Вот так испугался, а теперь понял, что напрасно, и радостно стало, хорошо. Русские горки! Разве не для таких сильных чувств мы и работаем?»

– Лейла, дети! Знаете, что мне сейчас показалось? – он был навеселе и решил немедленно поделиться своим откровением и нахлынувшей нежностью, несмотря на сон домочадцев.

Асиф прошёл в их с Лейлой спальню, не разуваясь и не включая свет, но даже в полной темноте он понял, что в кровати никого нет.

«Опять младшему кошмар приснился… Надо прекращать это – здоровые лбы, ну что за “мам, посиди, пока не усну”, – немного раздражённый, он зашёл в детскую.

Но и там было пусто.

«Как такое возможно?»

Асиф набрал жене на мобильный и даже не удивился, когда трубка завибрировала на кухне – она никогда не брала с собой телефон. Да он и нужен ей был только для игр их младшего.

В абсолютной растерянности Асиф сел за большой кухонный стол, покрытый скатертью в мелкий красный квадратик. Долго вертел в руках мобильный жены, потом разблокировал – входящие только от него, исходящих нет. Возможно, удалены специально, возможно, дети играли. Пальцы теребили край скатерти, глаза пытались выстроить узор на обоях в осмысленный рисунок. Всё это происходило автоматически, сознание Асифа было далеко.

Он хотел позвонить в полицию, но ведь никто не приедет – Лейла взрослая женщина. Он хотел позвонить начальнику и попросить помощи, но тот может связать похищение с бизнесом и устроить проверки, а это сейчас недопустимо. Да и какое ещё похищение – нет ни следов борьбы, ни требований выкупа.

Асиф откинулся на спинку стула и на несколько минут завис, разглядывая дурацких анимационных персонажей в мультфильме исчезнувшего сына на телефоне исчезнувшей жены.




7


Отупение то проходило, то накатывало снова – мозг старался сбросить с себя наркотический морок, и иногда ясность мышления прорывалась сквозь пелену грёз. Но товар был слишком хорошим. В минуты осознанности Асиф размышлял.

Вариантов может быть всего два – либо Лейла с детьми уехала к родителям, а он по какой-то случайности забыл или прослушал, либо это школьное какое-то мероприятие, а он опять же забыл и прослушал: такое уже было однажды, когда мальчики ходили в поход. Правда, тогда телефон был с Лейлой, да и кто ходит в походы в такую погоду?!

Асиф прошёл в детскую и настежь распахнул шкаф цвета гнилого банана – он понятия не имел, какую одежду носят его сыновья: задача мужчины – обеспечить, а заказывать кофточки-штанишки – это, пожалуйста, к женщинам. Новый мир – да, но его так воспитали.

Одежды в шкафу было полно – худи и лонгсливы лежали ровными стопочками на полках, сверху комками валялась пара футболок – Лейла сложила, мальчишки разбросали. Ох и влетит же им! Асиф зачем-то пощупал синие брюки, висевшие на специальных защипах вешалки – плотная ткань покалывала пальцы. Кажется, это штанишки младшего, для серьёзных школьных мероприятий. От такой ткани его нежные детские ножки должны сильно чесаться, но сын никогда ни на что не жаловался. Он вообще молчаливый и спокойный ребёнок, хоть и с внутренним стержнем – слова не скажет, а всё сделает по-своему.

С самого рождения так: Лейла говорила, что даже когда его из её утробы вытащили, малой молчал. Акушеры ребёночка и по попке стучали, и по спинке – думали, задохнулся. А только по-другому взяли, как ему удобно стало – тут же и мяукнул им, как заказывали. Своенравный, далеко пойдёт.

Исчезло ли что-то из детской одежды, Асиф понять не смог, даже если и так, то немного совсем. Основная масса вещей была на месте. В их с Лейлой спальне всё тоже выглядело обычно – вот его кровать, вот её; две кованые тумбочки, небольшая ниша гардеробной – много костюмов Асифа и всего несколько платьев жены: он не жадный, просто к чему ей, если она из дома не выходит?

Но вот сейчас же вышла…

Асиф присел на свою кровать, потом прилёг, потом снова сел. Упёрся локтями о колени и стал гладить себя по голове против роста волос – кожа собиралась в упругие складки волнами, следовавшими друг за другом, обнажая мысли одну за другой. Это какой-то дурной сон, нелепый приход, этого просто не может быть. Плохой товар, плохой поставщик!

Картинки перед глазами – вот он уходит утром, целует сыновей, Лейла хлопочет на кухне; вот он забегает домой днём переодеться – она встревоженно рассказывает что-то про ковёр. Точно. У новенькой украли ковёр! А вдруг это связано? Надо пойти и спросить. А ещё тётка из двадцать третьей квартиры – та вечно у глазка дверного пасётся и, если что-то необычное произошло, должна быть в курсе. Можно и к Тамаре Геннадьевне зайти, но та сплетница страшная, а огласки он не хотел.

Вдруг Асифу стало плохо – кровь прилила к глазам, тошнота подкатила к горлу, воздух ушёл: нет, не может быть! Только не это!

Он с остервенением принялся сдирать бельё со своей кровати – покрывало, одеяло и простынь увядшей розой валялись на полу; пока поднимал матрац – оцарапал костяшки до крови.

Как многие его ровесники, Асиф не доверял ни единому способу хранения денег. Часть откладывал в банк, но так, чтобы не вызывать вопросов у налоговой и прочих завистников.

В крипте тоже немного держал, но до конца не разбирался, а значит, и не верил системе, переживал, что любой способный хакер может похитить его кровные оттуда. Частично инвестировал, но без рисков – только надёжные облигации.

Основной же запас своего огромного, но скрытого ото всех состояния Асиф хранил наличными, по старинке под матрацем. Не привлекал внимания, жил относительно скромно. А когда дети подрастут – он им подарит по квартире, Лейле оставит эту, а сам построит шикарный дом на острове и будет жить там с Эриком до самой смерти. Сыновья и внуки будут прилетать к ним в гости. Возможно, Лейлу тоже придётся забрать с собой, но это ничего, решится как-нибудь.

О реальном состоянии счетов Асифа знала только жена, как хранительница семейного очага, и чтоб могла прощать его за всё и восхищаться. «Видишь сколько денег? Это – наше счастливое будущее, безбедная старость, богатые внуки. Это всё – я!»

Разумеется, знала она и где он хранит свои капиталы.

И как ему сразу в голову не пришло? Исчезнуть с деньгами – вот это коварство!

Но деньги оказались не тронуты – ровные пачки лежали одна над другой, образуя милое трудовому сердцу полотно. Асиф улёгся на свежесброшенное бельё, закрыл лицо руками и заплакал: «Как я мог подумать о ней так? Я мерзкий, я недостойный! Она меня любила и старалась, а я игнорировал и думал только о себе. И о сыновьях. Да и о ней я думал! Как сыр в масле каталась, за всю жизнь палец о палец не ударила! Тварь неблагодарная!»

– Здравствуйте, Самир-бей! Как ваше здоровье? Ох, хорошо, хвала Всевышнему! Мы тоже в порядке. Да. Простите, что так поздно, но вот что-то подсказало – позвони, мол, тестю, узнай, как дела их. А что у вас нового? Лейла и дети передают привет! Ждут не дождутся отпуска, чтобы поскорее навестить вас и Биби-ханум! Хотите поговорить с Лейлой? Джан, я тут отцу твоему звоню! Будешь говорить? Не может сейчас подойти, спать уже укладывается, Самир-бей! Сама в другой день наберёт! Рад, что у вас всё хорошо. Мои горячие приветы!

Допустить, что тесть прикрывает Лейлу, невозможно – слишком сильно воспитание, традиции крови. Позор хуже смерти. А если бы она обманом к ним пришла, то сейчас бы всё и вскрылось, – хмельной Асиф был в восторге от своей смекалки и непроизвольно потирал переносицу носа, улыбаясь. Но хитрость не помогла разобраться с тем, куда же делись Лейла и дети.

Любые бизнес-разборки как причину похищения его семьи он отметал. Она точно ушла сама. Но такого просто не может быть.

Наверное, Асиф и правда что-то забыл. Заработался. Летал в облаках. Вернётся она, никуда не денется. А ему сейчас лучше не мучиться, а провести это время с Эриком. Вот так взять и нагрянуть к нему: они много дней провели вместе, а вот быть вместе ночью не доводилось – Асиф, как порядочный семьянин, всегда ночевал дома, дабы не подавать дурного примера мальчикам.

«В любом случае, всё, что мог, – я сделал. Вернусь утром и скажу Лейле, что она сама виновата. Нечего было пропадать!»

Асиф хотел одеться и долго искал по квартире любимый лососёвый свитер, пока не обнаружил, что так и не снял его за всё это время. Пот бежал по его лицу, но он не обращал внимания. Скорее-скорее, а то вдруг судьба сменит настроение и Лейла придёт домой прямо сейчас. На всякий случай он отправил ей сообщение – вернётся, прочтёт – «Сегодня не жди, работа» и браво захлопнул за собой обе двери.




КВ. 23





1


Сапожник без сапог – это про неё. Скольких женщин она когда-то сделала красивыми, молодыми, худыми? Сама же никогда на процедуры не ходила и вот уже пятнадцать лет старалась не смотреть на себя в зеркале. Наверное, как вампира, правда могла бы её убить. Или вампиров зеркала не убивают? В сказках она никогда не была сильна.

Но вот её час пробил – либо сейчас, либо уже оставить эту затею и тихонечко себе умирать. Сколько ей лет? Не очень много. Не так много, как все думают. Недавно исполнилось пятьдесят.

Первые двадцать лет она почти не помнит – детство, школа – всё как у всех, ничего интересного. Потом замужество – вроде как по любви. Ну просто тогда она не знала, что это такое – любовь. Муж её был человек хороший, не обижал никогда.

Хотя слухи ходили разные.

В медунивере её самым ненавистным предметом была фарма – зачем будущему пластическому хирургу учить непроизносимые названия химических составляющих фармпрепаратов, латинские названия растений, из которых эти препараты производились до Рождества Христова, и как замыкаются цепочки их бензодиазепиновых колец?! Зря потраченное время.

И препод у них была – не то что с придурью, но странная немного женщина. Лет сорока пяти, в теле, любящая себя эффектно подать: красная помада и смоки-айс к первой паре в восемь утра – это норма. Халат медицинский она обязательно подрезала и ушивала по фигуре, а на карманы и воротничок лепила нашивки экзотических птиц и стразы в огромном количестве. Всегда на каблуках, колготки в сеточку – даже зимой, и волосы до попы распущены и завиты – по-другому её и не видели ни разу.

Когда отвечали парни – Эмилия Борисовна всегда громко хохотала, девчонок чаще недолюбливала. Настроение её менялось с какой-то фантастической скоростью. Минуту назад: «Не выучили – ничего страшного, сейчас разберём», – и тут же: «Вы дебилы! Вам только в моргах работать!»

Спуску не давала никому – если в зачётке стоит «пять» по фарме, то знаешь ты её на «десять», не иначе.

В универе обстановка была довольно демократичная (до поры до времени) и неугодных профессоров можно было, сговорившись и аргументированно, увольнять. Эмилию Борисовну ненавидели почти все за вот эту её непредсказуемость, но написать жалобу даже по делу – рука не поднималась. Пребывая в благостном расположении духа, любила она фармакологию страшно – как своё дитя, истину в последней инстанции и величайший дар богов нам, людям.

Рассказывала любую тему так, что студенты меняли специальности и уходили из будущих врачей в фармацевты. Необычная женщина была, интересная.

Точно уже и не вспомнить, но, кажется, курса с четвёртого пары стоят циклами – то есть месяц у тебя только один предмет идёт, потом зачёт, и следующий предмет начинается.

Тогда реанимация была, в Институте кардиологии проходили. Препод тот тоже жёсткий был, но без заскоков – и на операции студентов таскал, и в дежурства сразу всех пристроил, и про теорию не забывал. Хороший мужик, в общем.

Марина перед этим всю ночь зубрила, с утра занятия отсидела, потом в отделении была, а вечером, когда домой собиралась, одногруппник попросил на дежурстве ночном подменить. Что-то там стряслось у него. Она согласилась, но сил уже особо не было. А ночь такая напряжённая выдалась – бегали, устали страшно. И уже рассвет брезжил, Марина на посту стояла. Вроде только моргнула – и искры из глаз, и лицо почему-то в пол уткнулось. Оказалось, организм сам всё решил и уснул стоя, а она с высоты своего роста в пол впечаталась.

Лицо, разумеется, разбито было, под глазом фингал огроменный расцвёл. Препод утром на неё посмотрел и говорит: «Это что такое?!» Марина ему как было рассказала, думала, посочувствует. А он: «Нефиг на посту спать! Сегодня домой не пойдёшь – ставлю тебе второе дежурство!»

Так обидно было, но ничего: медицинский – это суровая школа, привыкаешь.

А следующим циклом после реанимации как раз фарма шла.

Первый день отсидели они восемь положенных часов и домой пошли, а Маринку Эмилия Борисовна попросила остаться.

Сидят они вдвоём в кабинете: одна молчит – на лицо студентки разбитое смотрит; вторая молчит – теряется, что преподше от неё надо. Потом Эмилия вдруг встала и дверь в кабинет на ключ закрыла: «Чтоб лишних ушей не было!»

Марина даже испугалась немного.

Села Борисовна обратно, кудри свои поправила и так неторопливо начала: «Марина, я всё понимаю, вы не думайте… Это другим сказки рассказывать можно… Уходите от него! Даже если извиняется потом, говорит, что не хотел, вы прощаете, терпите… Но если он один раз вам лицо разбил – на этом никогда не закончится! Я научу! На будущее – я научу, а эти знания вам точно понадобятся, если, как я, терпеть будете… Три слоя тональника и вот так чёрным глаза подвести – тогда и синяка не видно будет! А ещё декольте, чтоб не на лицо смотрели… Но это – не решение!»

Марина удивилась, давай объяснять, что виной реанимация и она просто уснула, но Эмилия её перебила и снова: «Давайте притворимся, что я вам поверила. Но как женщина взрослая, опытная – всё понимаю. Освобождаю вас от своего цикла – эти четыре недели можете не ходить, лучше с личной жизнью разберитесь, лицо в порядок приведите. А вместо зачёта – жду от вас три реферата. Специальную литературу в библиотеке на моё имя можете брать – я договорюсь!»

Тут Марина от счастья аж на стуле заёрзала – это ж внезапно четыре недели каникул! Закивала на всё согласная, переубеждать Борисовну ей сразу расхотелось.

«А темы для рефератов у вас будут такие – “Содержание ядов в повсеместно распространённых препаратах”, “Судебно-медицинская фармакология: наиболее сложно выявляемые в крови умершего препараты” и “Передозировка по неосторожности: способы предотвращения”, – невозмутимо продолжила профессор. – На этом всё, можете идти!»

Рефераты Марина принесла через двадцать восемь дней, когда все сдавали экзамен. Эмилия Борисовна, не читая их, подписала ей зачётку и больше они не общались, только сухое «Здравствуйте!» – «Здравствуйте!», если случайно в коридоре встретятся.

А вспомнила Марина эту историю через пять лет, когда узнала, что такое настоящая любовь и было нужно от мужа избавиться. Вот тут-то те рефераты и пригодились.

– Вы к Вагану Андриановичу? Проходите, пожалуйста! – медсестра еле сдержала отвращение – настолько отталкивающе выглядела посетительница: старуха в обносках да ещё воняет чем-то. Обычно к ним совсем другие приходят!

Марина поднялась с кресла приёмной и прошла в кабинет.




2


За столом в белоснежном халате сидел Ваган – он совсем не изменился, благо современные технологии позволяют. При виде Марины глаза его полезли из орбит, но, упершись в закачанный криотоксинами лоб, остановились, да так и замерли, неестественно выпученные.

– Марика?! Я бы тебя ни за что не узнал! – переборов первые эмоции, Ваган уже улыбался и радостно шёл с объятиями на старую (во всех смыслах) подругу.

– А так? – Марина вдруг выпрямилась, многочисленные глубокие складки на её лице разгладились, а огромные зелёные глаза заиграли как тогда, во времена их юности.

– Что за херня?! – Ваган замер во второй раз.

– Конспирация! – Марина улыбалась, довольная произведённым эффектом. – Ещё волосы покрашу, оденусь нормально и буду та ещё конфетка! Ну, иди же сюда – столько лет не виделись!

Марина крепко прижала к себе однокурсника и правой ногой почувствовала его эрекцию. Ваган не менялся не только внешне. Женщина отстранилась.

– Какими судьбами, дорогая?

– Искала лучшего врача. И кто же это, как не ты?

– Ну… это преувеличение.

– Это я по ценам за приём ориентируюсь.

– Для тебя будет скидка! Так что беспокоит?

– Ничего. Хочу, чтобы ты посмотрел и сказал – могу ли я выносить ребёнка и когда наиболее благоприятный период для зачатия? По моим расчётам – вот-вот!

– Хм… Интересно. Посмотреть-то я могу, но мы ведь с тобой ровесники, дорогая. Может, лучше генная инженерия или суррогатная мать?

– Нет. Я хочу родить сама. Это важно. Цикл у меня регулярный, и чувствую я себя отлично.

– Что ж… Позволь полюбопытствовать – кто будет счастливым отцом?

– Серёжа, конечно.

– Серёжа?

– Да, мой Серёжа – помнишь, я вас давным-давно знакомила?

– Да, конечно… Как забыть… Ну что ж, проходи в смотровую.

Через полчаса Ваган открыл тумбочку и налил себе двойную порцию джина. Медсестра смотрела на него с любопытством.

– Отмени, пожалуйста, все следующие записи. Я устал, мне нужно домой. И окно открой – пусть проветривается.

– Ваган Андрианович, у нас будут проблемы – там ещё три пациентки в очереди по записи. Вы неважно себя чувствуете? Эта женщина во всём виновата?!

– Мы когда-то учились вместе – хорошая девушка была. А потом она убила мужа и любовника одновременно. Бог ей судья – там какая-то мутная история… Она своё наказание уже понесла – двадцать лет на Острове Строгом. Но вот теперь – собирается родить…

– Жизнь продолжается, Ваган Андрианович, правда?

– Да, Сонечка, правда. Но родить она собирается от своего мёртвого любовника.




3


Марина не шла домой, а летела – она знала, что с ней всё в порядке! И анализы будут отличными – никаких сомнений. Ничего она не хотела в этой жизни так, как ребёнка. Ребёнка от любимого человека. Все эти ужасные невыносимо долгие годы её заботило лишь одно – её здоровье. Она знала – как только откинется, сразу должна забеременеть! У их сына будут пальцы Серёжи, и его глаза, и, обязательно, чуть удлинённый копчик – такой вот маленький хвостик, милая особенность.

Первый снег. Можно загадывать желание. А желание у неё много лет повторялось. Скорее домой! Она готова, она созрела – пора действовать!

Тюрьму Марина вспоминать не любила. Не потому, что это было плохо или хорошо, – просто отнятые годы. С другой стороны, раньше бы всё равно ничего не получилось. Она должна была пострадать за убийство Серёжи. Ещё бабушка говорила ей: «Любить кого-то больше Бога – великий грех. Сразу же зазнобу на небо заберут!» И вот – забрали, её же собственными руками! Она ненавидела себя, но старалась простить. Кто знал, что её мужчины тогда встретятся? Милый, мой хороший, мой родной – он всегда пытался решить любой конфликт мирно.

Сядет она или нет – ей было неважно. Пока шло следствие, Марина не содействовала, но и не мешала. Пусть будет так, как должно быть.

Сначала был один адвокат – неженка, ни о чём, только и причитал: «Бедняжка! Оболгали! Не переживай – спасём!» К счастью, долго не продержался. Вторым адвокатом уже была нормальная тётка, вникла, что почём, и только по делу: «Скошу, сколько смогу, но сильно не надейся».

Марина, конечно, поревела денёк. А на больше и слёз не хватило – всё по Серёженьке выплакала. Паника тоже накрывала – целую жизнь в тюрьме! Но паника и спасала от тоски по любимому, а тоска по любимому – от паники. Сразу два экстремальных состояния в малюсенькой Марининой душе не умещались.

Знакомые ещё долго продолжали писать – многие просто не знали о том, как развивается дело – что она больше не жертва, а преступница, и старались её поддержать «в страшном горе». Сначала Марина искренне терялась на все эти «как дела?», зная, что скоро правда откроется.

«Ок», писала, «нормально», «держусь», «отхожу».

Но это «умалчивание» напрямую стало сказываться на её самочувствии – Марина ощущала одиночество и непонятость, притом что сама ни с кем не делилась.

Замкнутый круг.

И она решила его разорвать.

Говорить о настоящем – нелегко, нас этому не учат. Мы все асы в светской болтовне и легко излагаем свои мысли о политике, культуре, общественном устройстве. Но как делиться слабостью – загадка: я ведь «сильная, успешная, самодостаточная».

В итоге, ещё проходя по делу как потерпевшая, Марина, которая изначально приняла решение ни в коем случае не говорить никому, рассказала почти всем.

«Привет, подруга! Ну как ты?»

«Херово. Я говорила тебе, что это я отравила мужа и ещё, прицепом, Серёжу?»

После такого в верхней строке чата долго бегали три точки – друг печатает, друг печатает, друг печатает…

Пожалуй, это единственное весёлое, что можно вспомнить из того периода. Кто-то отнёс эти переписки (не все, лишь пара человек!) в полицию. Марине было безразлично, а адвокат пытался играть на её невменяемости. Смешные.

Будучи врачом и зная все проверочные тесты наизусть, Марина легко могла бы притвориться дурочкой или психичкой, но ей не хотелось. Убийца Серёжи должен быть наказан.

Но ведь я уже наказана! Наказана-наказана-наказана!

И снова – убийца должен понести наказание!

Но разве может быть наказание сильнее того, что я переживаю сейчас?

Что касается самого срока – тут и правда классика:

Сначала был шок – три-четыре дня.

Потом – «Ну нет, всё ещё изменится! Будет пересмотр, амнистия» – две недели.

Затем Марина ужаснулась, осознала и разработала план побега на случай, если ничего не изменится и срок окажется правдой – неделя.

Ну и, наконец, пришло смирение – всё будет, как должно быть: да, я в тюрьме, но приложу силы, чтобы с этим справиться.

Тут ещё важно заметить – Марина совсем не боец. Раньше думала иначе, а теперь точно поняла. Периодически она читала истории по-настоящему сильных людей, переносят апелляцию за апелляцией, освидетельствование за освидетельствованием, и она восхищалась ими, надеясь, что каждый из них выиграет свою битву, пусть даже трижды виновен.

Но это не её вариант.

Марина любила жизнь, но и в тюрьме – это тоже жизнь, просто другая.

И другого она не боялась.

Сейчас Марина чувствовала огромную любовь к людям, кто был с ней там и кто оставался здесь. Только их лица – светлые и тёмные, весёлые и мрачные, молодые и старые – давали ей ощущение времени и того, что мир существует. А если мир существует – ему нужна жизнь, его можно продолжать. Продолжить Серёжу.

Это её миссия.

Это её долг.

У такой любящей пары обязательно должен был быть ребёнок!

Жизнь Марины чётко делилась на две части. Но не «до смерти Серёжи» и «после», не «до встречи с Серёжей» и «после» и даже не «до тюрьмы» и «после». Первый период включал в себя всё её прошлое, и именовала Марина его не иначе как «подготовка к зачатию», а дальше – она просто будет матерью, как ей и назначено природой.




4


Марина налила себе чаю – она пила только в пакетиках, а сам пакетик никогда не вынимала из чашки: чем крепче получится, тем лучше. В квартире она жила несколько месяцев, но никто этого не знал. Ещё находясь в заключении, она умолила мать купить жильё именно в этом доме. Сколько-то лет ушло на то, чтобы подходящий лот появился в продаже. Квартира оказалась слишком большой для пожилой одинокой женщины, но мать почти не сопротивлялась. Она до самой смерти чувствовала свою вину за всё, что приключилось с Мариной, и единственное желание дочери выполнила, хоть так до конца и не поняла, почему ей непременно хотелось жить в этой развалюхе на улице Космонавтов.

Насколько Марине было известно, почти всё время мать проводила на даче и, хоть и не была стеснена в средствах, зачем-то лазала по мусоркам. «Ты бы видела, сколько всего ценного люди выкидывают! Книги, еду, даже тумбочка в прихожей – я всё нашла!» Наверное, так её родительница спасалась от одиночества или просто коротала время.

Мама умерла ровно через неделю после того, как Марина освободилась, – дождалась! В своём любимом огороде, пропалывая грядки. Кому нужно так убиваться за эти корнеплоды, если всё давно можно купить в магазине?

«Цена твоей жизни – 23 монеты», – злилась Марина, готовя мать к кремации. Но в глубине души знала – это она свела свою ещё совсем не старую маму в могилу.

У каждого врача, как им говорили в университете, рано или поздно образуется собственное кладбище из людей, которых не удалось спасти. Маринино кладбище состояло сплошь из людей, которых она убила сама.

Урну с прахом матери Марина похоронила рядом с отцом, как та и просила – без лишнего шума. Да и какой мог быть шум, если друзей у Дианы Ивановны никогда не было. Только старенький непонятно откуда взявшийся шарпей – когда его не станет, она и для него подкопает ямку у надгробия мамы. Всем вместе им будет хорошо.

Оставшись одна, первым делом Марина сделала небольшой косметический ремонт своими собственными силами, чтоб не привлекать внимания. Понемногу выбросила старьё, накопленное мамой, покрасила стены, отмыла мебель.

Несмотря на разницу в возрасте, женщина быстро поняла, как выглядеть так, чтоб никто из жильцов подъезда не заметил подмены матери на дочь – Марина сильно сутулилась, носила обноски и копалась в мусорках. Вылитая Диана Ивановна! Лазать по помойкам было противно, но и полезно – она видела, куда он выносит свой мусор, и раскапывала всё, до мельчайших фрагментов. Вот банановые шкурки и огрызки яблока – это хорошо, много витаминов, следит за здоровьем. Вот бумажки от коробок с быстрорастворимыми кашами – ну, если подумать, то тоже не самый плохой вариант. Пару раз в неделю находились использованные презервативы и пустые бутылки вина. Всё это ей нравилось, помогало с выработкой стратегии и плана, изучением объекта. Один раз только Марина расплакалась – в мусорке была упаковка от палочек с благовониями – точно такие же всегда покупал Серёжа.

Она ничего не забыла. Какими он пользовался духами, какую марку футболок и трусов предпочитал; обувь любимый носил сорок третьего размера, хотя у самого был сорок второй, – широкая стопа; брился только триммером, шампунь брал универсальный – использовал его и как гель для душа: у него были самые густые, самые красивые волосы на свете. Жаль, этот на него внешне почти не походил. Но ничего! Её ребёнок будет похож на Сергея. В этом Марина не сомневалась нисколько.




5


В туалете шумно и накурено. Из одной кабинки доносятся характерные стоны; девчонка справа от Марины засунула голову под кран, пытаясь освежиться; две другие обсуждают коллег. Никаких котлов – если ад существует, то выглядит именно так – грязная уборная окраинного ночного клуба.

Марина привычным жестом распускает волосы из пучка на голове – длинные волны шалью окутали её плечи. Пальцами она наносит тёмные тени на глаза и бордовую помаду на губы – получилось небрежно. Хорошо, что сейчас это в тренде. Марина делает два шага вперёд и открывает дверь – звук басов и горячий воздух тут же врываются в помещение.

Бородатый бармен улыбается Марине – сложно понять, выделяет ли он её среди других или флирт – всего лишь профессиональная привычка. В шуме людских голосов и электронной музыки разобрать слова практически невозможно. «Три! Три текилы!» – кричит ему Марина, показывая пять пальцев на руке. Бармен смеётся и тоже поднимает пять пальцев: «Три?» Марина кивает ему.

Пять шотов приземляются на стойку – она пока ещё трезвая, но уже непроизвольно подёргивает оголённым плечом в такт. Девушка смотрит на стопки, будто не может решиться, но затем берёт одну в левую руку, другую – в правую, и залпом выпивает обе. Немного вздрагивает – как уточка, что пытается отряхнуться от воды.

Длинные худые пальцы ложатся на плечи Марины, она оборачивается – наконец-то пришёл! Серёжа улыбается – он знает, что это всегда сработает. Никто в целом мире не умеет улыбаться как он.

– Я опоздал, но искуплю! – Серёжа выпивает стопку и сразу тащит Марину на танцпол.

Бессмысленная музыка – именно под такую большинство людей танцуют с самым серьёзным видом. Движения Марины и Серёжи не танец, ребята скорее дурачатся, прерываясь только на поцелуи и пробежки до бара.

– Два по три! – кричит бармену Марина. Бородач поднимает десять пальцев вверх, и девушка утвердительно кивает головой.

С двадцать второго этажа его квартиры город похож на микросхему с миллионами огоньков. Марина курит, сидя на краю балкона. Серёжа стоит к ней лицом, держит рукой за джинсы – хоть какая-то подстраховка. Он напевает – грустно, душевно, хорошо.

– Тебе нужно заниматься пением профессионально, – Марина говорит максимально серьёзно.

– Только в моём универе я знаю двух человек, кто намного талантливее меня. А сколько их в городе, стране, мире…

– Ну и что! Тысячи людей снимают кино лучше, чем ты!

– Да, но не в моём универе, – Серёжа целует Марину в шею и стаскивает её с перилл.

– Милый, не сравнивай себя ни с кем. Ты один такой.

– Это просто ты добрая и хорошая! – Серёжа выкидывает окурок с балкона.

– Хэй, а если пожар?

– Говорю же – хорошая. Хорошая-хорошая-хорошая! Моя!

Марина поворачивается спиной к Серёже, они занимаются любовью. Перед её глазами город, пустота, вечность.

Марина сидит на полу в душевой кабине, стекло запотело. Тени и помада стекают по её лицу, шее, груди. Дверь открывается – внутрь проныривает Серёжа.

– Давай я тебя намылю!

– Ну уж нет! Тогда мы точно отсюда не выйдем!

Серёжа игриво кусает Марину за плечо. Его ресницы моментально слипаются от воды и блестят.

В такси Марина лежит на коленях любимого, затягивается косяком и пускает колечки вверх. Дым упирается в потолок и рассеивается по салону. Серёжа гладит её ещё влажные волосы. Пожилой таксист косится на ребят в зеркало заднего вида, он недоволен, но молчит.

Их озеро сегодня особенно спокойно – так бывает только на рассвете. На берегу нет людей, нет птиц, нет ветра. Серёжа снимает свою рубашку и кидает на влажную землю. Они сидят молча, тесно прижавшись друг к другу. Первый кусочек солнца показывается на горизонте. Марина видела это сотни раз – смотреть на Серёжу ей куда интереснее.

– Столько выпила и всё равно рефлексирую.

– Послушай, пророки никогда не говорили: «Я обещаю», а только: «Я свидетельствую», потому что… Не знаю, как объяснить, но это намного сильнее. Вроде как «обещаю-обещаю». Так вот, я свидетельствую – всё будет хорошо!

– Откуда ты знаешь? Ты ведь ещё совсем маленький!

– Мне нравится, когда ты жмуришься…

– Это я представляю, что у меня в голове фотоаппарат и когда я делаю глазами вот так – изображения сохраняются в памяти навсегда… Хочу, чтобы ты остался там навсегда… И это солнце, и озеро в его свете, и даже то, как камень впивается в мою ягодицу, и что он – совсем не тёплый… Просто ледяной.

Серёжа и Марина идут под палящим солнцем по трассе. Ни одного деревца, ни одной машины.

– Я дурак! Надо было не отпускать таксиста. Теперь сюда никто из них не поедет…

– Представь, что случился конец света и мы с тобой остались вдвоём. Больше нет ни одного человека – все вдруг взяли и исчезли.

– И животные?

– Нет, только люди. Что бы ты делал?

– Поплакал бы сначала – всё-таки друзья там, родители…

– Я бы – нет.

– Потом бы сразу разделся – давай ходить голыми, раз все вымерли?

– Давай!

Серёжа в одно движение снимает футболку, но, когда Марина делает то же самое, набрасывает на её обнажённое тело рубашку, что ещё с озера висит на его пояснице.

– Где мы будем жить, когда все вымрут?

– Как насчёт Нью-Йорка?

– Пожалуй. На первое время сойдёт.

– Будешь снимать кино?

– Да, для тебя. Ты мой единственный зритель.

– А кто в ролях?

– Не знаю. Зебру обучим…

– Блин, но если все животные выжили, а люди – нет, то в зоопарках их некому кормить!

Серёжа умиляется и много раз целует Марину.

– Первые несколько месяцев тогда посвятим освобождению животных!

– Ты умеешь водить самолёт?

– В интернете точно есть инструкции. Но всех не успеем…

– Разделимся и большинство спасём!

– Не хочу разделяться! Никогда-никогда-никогда.

В старых ржавых «Жигулях» двое на заднем сиденье. Их руки и ноги сплетаются, как корни тропических деревьев. Они больше не два раздельных человека, они – единый организм. Чувствующий, живущий, желающий.

– А как думаешь, когда я тебе надоем? Что ты будешь делать на необитаемой планете, когда тебе захочется других мужчин, общества?

– Тогда я улечу в Берлин к твоей дрессированной зебре, немного побуду с ней, вспомню, как люблю тебя, и вскоре прилечу обратно.

– У нас не будет детей?

– А ты хочешь?

– Нет.

– Значит, не будет. Тем более это не гуманно – обрекать кого-то быть последним на этой планете, никогда не встретить свою любовь и не стать счастливым

– Да. Будем так же напиваться?

– Конечно! Можем вообще в себя не приходить!

– Так не особо весело.

– Пожалуй. Знаешь, я вот уничтожила всех людей и ещё половину животных, собираюсь бухать, ходить голой по улицам и ничего не делать, лишь смотреть твои фильмы и летать на самолёте по городам, пока вся техника мира не придёт в упадок. Но мы перессоримся, возненавидим друг друга и умрём от алкоголизма намного раньше. И мне кажется, что это единственное будущее, которого я сейчас желаю.

Серёжа нежно обнимает Марину и целует её уши, щёки, волосы. Целует так много и нежно, что она засыпает. Какое-то время они едут в тишине. Серёжа прислоняется лбом к стеклу и долго смотрит в окно.

Такси несётся по пустым улицам только просыпающегося города, заезжает во дворы микрорайонов. Серёжа аккуратно будит Марину, та пытается немного привести себя в порядок – собирает волосы в пучок, а косметики на ней нет ещё после душа. Марина показывает таксисту, где остановиться.

– Это невозможно, чтоб после такой ночи ты не осталась у меня. Мы поспим, а потом я накормлю тебя завтраком, и ты поедешь домой.

– Ты же знаешь, что так не получится, – Марина выходит из машины, Серёжа – за ней.

Парочка обнимается. Марина открывает свою сумку и достаёт оттуда деньги. Протягивает их Серёже.

– Отдашь водителю.

Серёжа хочет что-то сказать, но Марина быстро целует его в нос и бежит. Парень садится в такси.

Марина, одетая в пижаму, долго сидит на закрытом крышкой унитазе. Трёт уставшие глаза. Проходя мимо кухни, нажимает «пуск» на стиральной машине – вещи, в которых она была, крутятся в центрифуге, создавая замысловатый узор.

Марина заходит в спальню, залезает под одеяло и всем телом прижимается к Алексею. Он немного ворчит спросонья, но поворачивается в сторону жены.

– Марика, как смена?

– Как обычно, устала очень.

– Ноги ледяные!

– Спи, Лёшенька, спи!

Муж ложится на спину, Марина обнимает его левой рукой, целует в плечо и проваливается в крепкий безмятежный сон.

Следующим утром она купит яд.




6


Человечество изобрело уже столько классных и важных штук, облегчающих нашу жизнь, – почему же процесс покраски волос всё ещё такой сложный и энергозатратный? На улице выпал снег – сама природа помогала ей. Или это Серёжа?

Марина переживала, что её секрет могут узнать после того, как она покрасит волосы в приличный цвет. А теперь – холода, и можно надевать шапку или укутываться в шарф.

Никакого преступления в этом не было, ей не нужно было скрываться, и никто из жителей дома не знал её прошлого. Но зачем-то она продолжала притворяться матерью и даже себе не могла толком объяснить, для чего.

Марина растворила колор в перекиси и стала наносить краску прядку за прядкой – тёмный каштан подчеркнёт её яркие глаза и светлую кожу.

В пятом классе, совсем ещё девочкой, Марина готовилась к первому осеннему балу в школе – было специально куплено платье, и с подружками они целую неделю только о предстоящем празднике говорили. Марина была уверена, что Шорохов пригласит её на медленный танец, и ждала этого с замиранием сердца. Одно печалило – в такой близи он мог рассмотреть её усики! Чёрные волоски предательски вылезли над губой примерно полгода назад, но мама говорила, что Марина всё придумывает и никаких усов у неё нет.

Тогда она взяла дело в свои руки и выкрала пинцет из косметички родительницы, натёрла под носом кубиком льда для обезболивания, но после первых трёх волосков сдалась – ни один Шорохов таких страданий не стоит!

«Придётся всю жизнь теперь усатой и одинокой ходить», – проплакала несколько ночей Марина, пока не обнаружила разведённую перекись на полке.

Мать – пергидрольная блондинка – никогда не ходила в парикмахерскую, а подкрашивала отрастающие чёрные корни самостоятельно дома – в салоне дорого, особенно если каждый месяц надо. Вот и утром, видать, проводила процедуру, а убрать за собой не успела. Обесцветить усики показалось лучшей идеей из возможных – и как она раньше до этого не додумалась? Марина помешала кисточкой сиреневую пасту и густым слоем нанесла её на усы и, зачем-то, на подбородок.

Сколько краску нужно держать на лице, девочка не знала, проходила полчаса где-то, а когда смыла – в зеркало на неё смотрело чудовище с фиолетовыми ожогами в местах нанесения перекиси.

Ух, как она рыдала! Но ничего поделать было уже нельзя.

Спасибо любимой мамочке – та не только не стала ругаться, а, наоборот, пожалела и помогла впервые в жизни накраситься перед баллом. Впрочем, ни одному консилеру было не под силу полностью скрыть ожоги на лице Маринки.

Нельзя сказать, что класс у них был особо дружным или дети как-то поддерживали друг друга. Если замечали что-то не то, никто не гнушался поддразнить. Но, видимо, её «не то» было «слишком» даже для самых грубых и безжалостных мальчишек. В итоге пацаны не смеялись и девчонки не спрашивали, что это такое с ней произошло. И Шорохов всё-таки пригласил на танец – прекрасный, счастливый день.

Через месяц фиолетовые усы покрылись корочкой, которая вскоре отвалилась, оставив два гигантских белых шрама под собой. С годами они становились менее и менее заметными и сейчас проступали, только если Марина сильно нервничала или потела.

Так вот, с того самого пятого класса от любой краски она старалась держаться подальше. И сейчас не хотела, но выбора не было. Такой старухе охмурить никого нельзя.

Пока краска сохла на волосах, Марина открыла шкаф и ещё раз полюбовалась на платье: наверное, фасон слегка устарел – за модой она не следила, но зато как выгодно оно подчеркнёт достоинства фигуры!

А там, где не справится платье, – справятся две стимулирующие таблетки. Она немного боялась переборщить с дозировкой – вдруг его сердце остановится? Но другого выхода не было.

Собака подбежала к двери и тихонько зарычала – кто-то пришёл к соседям? Марина успела погулять с ней сразу после гинеколога, и за краской они вместе ходили. Собака ей нравилась, хоть и храпела ночами. А ещё с ней надо было выходить из дома дважды в день, но зато женщина не чувствовала себя такой одинокой и в заточении.

Как зовут собаку, Марина не знала. На редких свиданиях мать много рассказывала о шарпее, но почему-то не называла кличку, или просто Марина не слушала. Нужно придумать имя хотя бы для виду – как их там обычно называют? Жучка? Шарик? Нет, этот породистый – нужно что-то поблагороднее.

Собака опять зарычала, и Марика подошла к глазку: жена Асифа выскользнула из квартиры, аккуратно прикрыв дверь. Она была без верхней одежды – наверное, во «Вкус Востока» бежит. А Марина считала, что той религия в питейные места ходить не позволяет… И муж! Хотя в подобных семьях Бог и муж – это одно и то же.

Асиф Марине нравился – приятный мужчина, а вот Лейла напрягала – постоянно дома, носа из квартиры не кажет. Но она почти не говорила на Общем, да и в целом – интересовалась, судя по всему, только своей семьёй. Нормальные они, безобидные. «Можно будет подружиться с ней, как забеременею, – совета там спрашивать, опытом обмениваться». Правда, Марина ещё точно не решила, останется ли в этой квартире, когда плод будет в ней, или разумнее переехать.

Пигмент окрасил всю ванную – насыщенные коричневые разводы стекали по белой глянцевой поверхности под струями тёплой воды. Марина промокнула волосы полотенцем – пока мокрые, не особо понятно, как получилось, но выглядит равномерно и клочками не лезут – уже хорошо. Завтра она сделает укладку, а сегодня пусть сохнут естественным путём – если повезёт, они даже немного завьются красивыми мягкими волнами, как в молодости.

Марина опять налила себе чаю и удобно устроилась в кресле с планшетом: читать советы будущим матерям – её любимое времяпровождение. Безымянный шарпей, слегка похрапывая, разместился у неё в ногах.




7


Она знала: муж никогда не переживёт её измены. Его убийство было милостью, её подарком ему за все те чудесные годы, что они были вместе. Известный ресторатор, он обладал достаточным количеством связей, чтобы оставить её без копейки, а Марина привыкла дорого одеваться и вкусно есть. Часть его имущества для каких-то там хитрых схем записана на неё, но муж ужом извернётся, а сделает так, чтобы бывшая с молодым любовником остались ни с чем. Вариант был только один…

Серёжа тоже уже был женат – совсем недолго, «по залёту», и развёлся незадолго до встречи с Мариной, сразу после рождения ребёнка. Теперь он выплачивал алименты на трёхмесячного сына, но бывшей денег вечно не хватало. Жена запрещала видеть малыша, его фамилия была «её», и отчество она дала не Серёжино, а своего отца. Извращение какое-то.

Сейчас пацану исполнилось двадцать два года, и он был единственным носителем генов её любимого. То есть родить от сына – это почти как от Серёжи, тем более что похожесть обычно передаётся через поколение, а не следом.

Когда Марина была мелкой, каждое лето её отправляли в деревню к бабушке. И вот там бегал мальчик-негритёнок. Никто с ним не играл – не из-за цвета кожи, а просто потому, что он был младше всех остальных ребят лет на семь: то есть когда им было по двенадцать, ему – около пяти. О каких совместных играх могла идти речь?

Став взрослее, Марина заинтересовалась, откуда в глуши такой малыш. Оказалось, что бабка его работала на олимпиаде в восьмидесятом, там закрутила роман и вернулась к мужу беременная. Тот ничего не заподозрил, тем более что девочка родилась беленькая, как и оба её родителя. А вот когда уже у неё от европеоидного мужа родился темнокожий – поднялся огромный скандал, дело шло к разводу. Тут бабка-то и призналась, почему внучок получился таким. Зять поверил только после ДНК-теста, но ребёнка отправили навсегда к бабуле – вроде как душа у родителей не лежала, настолько он им был чужероден и ассоциировался только с той драмой и почти разрушившимися отношениями.

Родились ли у них ещё дети – Марина не знала, но была благодарна мальчишке – ведь он давал ей сейчас надежду и силы жить.

Через поколение! Че-рез!

Женщина вспоминала эту историю, стоя под душем. И струи ледяной воды смывали с неё прошлые горести и беды, разгоняя кровь, зажигая внутренний огонь, чтобы она возродилась, как птица феникс, и явилась перед своим избранником в прекрасный день – день её овуляции.

Завтра.




КВ. 21





1


«Как дела?»

Самый ненавистный и дурацкий вопрос, от которого некуда скрыться.

Как могут быть дела, когда тебе семьдесят два и ты обычная пенсионерка в мире, где система пенсионных накоплений давала сбой и обнуляла все твои сбережения одиннадцать раз? Права на получение новых добавок для продления жизни и трудоспособности или родственников, кто мог бы это организовать, у Селивановых не было. Оставалось ждать конца и ни на что не роптать.

«Как дела?»

«День прожил – ближе к смерти», – обычно она отвечала так, и собеседники радостно поддерживали шутку. Только шутки в этом не было нисколько.

Каждое её «сегодня» – копирка с предыдущего «вчера»: встать с рассветом, привести себя в порядок – умыться, расчесать волосы на прямой пробор и уложить их рогаликом на затылке; сварить овсяную кашу – единственная полезная крупа, и сделать чай – она предпочитала травяной, настаивая заварку ещё с вечера; позавтракать самой, покормить деда, привести в порядок деда – каждый день она меняла ему рубашки, отдавая предпочтение опрятности, а не комфорту; посмотреть что-нибудь на стареньком макбуке: толкования Библии – её любимый жанр; пообедать едой от Асифа – разнообразно, вкусно; прогуляться, если есть силы, – и воздухом дышишь, и физическая нагрузка; привести в порядок квартиру – за день пыль скапливается, минусы проживания в центре; поболтать с мужем (всегда её монолог), выпить чаю, посмотреть что-нибудь и лечь спать.

Иногда, воодушевлённая каким-нибудь тиктокером, Тамара Геннадьевна организовывала себе развлечения – то «собери икебану за пять дней», то «сложи вещи в шкафу по новому модному методу». По средам она ходила в поликлинику, по воскресеньям – в Центр религии, в другие дни – по настроению: если самочувствие хорошее – можно навестить подружку или кино посмотреть.

За продуктами пенсионерка почти не выходила, если только чего-то особенного захочется, магазин от дома находился в двух шагах, а онлайн она заказывать не привыкла. Да и обед им приносили из кафе – это их управляющий Асиф так проявлял свою человечность, вроде как помогал старикам. Но Тамара Геннадьевна прекрасно понимала, что это надо больше ему, чем ей, – у них с дедом скромненько, но и без того всё было, а так только этому басурманину легче жилось, что, мол, доброе дело делает.

Неславян она не любила. В их времена всё по-другому было! Правильно было, хорошо. А сейчас что? Никакой искренности, никаких настоящих чувств – всех надо одинаково уважать, всем улыбаться. А за что ей чужих людей любить? Это они с мужем страну поднимали, а эти на всё готовенькое явились. И слова же им не скажи! Раньше они только грузчиками работать могли да на рынке помидоры продавать, а сейчас – хоть депутат, хоть телеведущий! Ерунду придумали, да кто ж её послушает!

А зря! Размышлять Тамаре Геннадьевне нравилось – сядет с чашкой чая у окна, на двор смотрит и сама с собой диалог ведёт, ко всяким интересным выводам приходит. Пару раз даже писала на сайтах анонимно, но там опять кто попало комментирует – не поняли её, заклевали. Вот и батюшка говорит: «Не лезь! Каждый сам себе голова, а свои мысли другому как подселишь?»

Больше всего на свете Тамару Геннадьевну заботило, что о них скажут другие. Не личная прихоть, а воспитание и жизнь сделали её такой мнительной. Людского осуждения она боялась больше, чем смерти, больше, чем болезни, и даже больше геенны огненной, что поджидала её в уже недалёком будущем – в этом пенсионерка не сомневалась.

С чем данный страх связан – Тамара отлично понимала, но побороть укоренившееся мировосприятие не могла. Поэтому в квартире, куда почти никогда никто не заходил, кроме них, была идеальная чистота, и она и дед выглядели с иголочки, всем соседям – помощь и улыбка до ушей.

Как же она устала!




2


Из комнаты донёсся хныкающий звук – муж проснулся. Надо его одеть, покормить и в кресло у ноутбука усадить. Он не плакса совсем, это вчера утрата у них случилась – Петюня помер. Вот дед и страдает – столько лет птичка с ними прожила… Да только что горевать? Скоро все там будем!

Тамара Геннадьевна посмотрела на часы – полтретьего. Так-то они оба с мужем ранние, но вчера дед так плакал, что пришлось снотворного дать. Сон – лечит, а утро вечера мудренее, конечно. Видимо, не рассчитала с дозой немного – шестнадцать часов Павел проспал. Зато она смогла спокойно подготовиться к сегодняшнему вечеру – всё спланировать, листьев жухлых горку присмотреть (подлый первый снег сделал их мокрыми и мерзкими), мешок только надо где-то взять.

Может, ей повезёт, и муж просто так хнычет, а о вчерашнем несчастье позабыл? Тогда стоит сказать, что Петюня просто улетел. Улетел в тёплые края, как снег в окно увидел.

Когда Томке было четыре, она очень хотела домашнюю зверушку. Но жили они небогато – самим бы прокормиться! Однако ребёнок ныл и ныл, и родители пошли на хитрость – купили ей двух индоутят и поселили их в огромном корыте прям на кухне обычной хрущёвки – играй, гуляй, чем тебе не животное?

Индоутята Тамаре пришлись по душе – жёлтые, пушистые, смешные. Гулять с ними надо было дважды в день, как с настоящей собакой, – девочка выносила птенцов на лужайку за домом и, пока они щипали траву, играла в прыгалку или рисовала карандашами. Из минусов питомцев – сильно горластые они были и гадили много. Но это всё ерунда.

Выросли индоутки тоже быстро – скоро в корыто уже не помещались, и тогда им сделали загончик в папином гараже – это было за год до его смерти. Без птиц в доме даже спокойнее стало, но Томка регулярно навещала любимцев, а те при виде хозяйки радостно гоготали и шумели гладкими крыльями.

Наступили холода, и в один из дней индоуток в гараже не оказалось. «Улетели в тёплые края», – так мама сказала. И ещё сказку про гусей и Нильса принесла – всё сходилось.

Той зимой они не раз ели котлеты из птицы и вкусный наваристый суп с потрошками.

Из комнаты опять донеслось нытьё. Пенсионерка налила чай, положила кашу в глубокую тарелку с цветочной росписью по кайме и отрезала кусочек хлеба. Задержалась на секунду у окна – два мужика подозрительного вида тащили в подъезд огромный свёрток. Кажется, ковёр.

Интересно, к кому? Наверняка этот паяц из девятнадцатой заказал – вечно прибедняется, но Тамару так просто не провести! Знала она, что тот хорошо живёт и какими-то тёмными делишками промышляет.

Павел есть не хотел, от ложки с кашей отворачивался и, на удивление, внятно мыслил – такое случалось нечасто. За те полчаса, что она безуспешно пыталась влить в него овсянку, настроение мужа сменилось огромное количество раз: то он плакал о том, как «птичку жалко»; то кричал, что это она виновата и недосмотрела, выплёвывая кашу в Тамару, – «тише-тише! соседи услышат – что подумают?!»; признавался ей в любви и «теперь только мы друг у друга остались» (будто когда-то был кто-то ещё); и проклинал за то, что она принесла в дом птицу, к которой он так привязался.

С годами ничей характер лучше не становится. Надо было ещё в молодости от него убегать, когда поняла, что детей у них быть не может. Ей так хотелось малыша, единственную родную душу, кого-то, кто будет только её – любить, нянчиться с ним… Небо услышало и наказало (было за что!) – теперь Тамара Геннадьевна нянчилась с собственным мужем.

«Боже, дай же мне сил и терпения».




3


Позже забегала соседка – вроде взрослая уже, а такая безмозглая! Оказалось, это ей ковёр привозили, но то ли не донесли, то ли что – пропал он. Немудрено – кто ж ценные вещи в подъезде оставляет? Да и квартира у неё несчастливая – две смерти за год, это проклятье или сглаз, очевидно же!

Тамара Геннадьевна предлагала непутёвой помощь, да только нынешняя молодежь больно умная – всё-то они знают, религия им не нужна, советы старших не слушают. Чего тогда удивляться? Семья полицейского ей и то больше нравилась – те, что перед девчонкой тут жили. Он, конечно, Журавлёва в гроб загнал, но зато славянин был, не то, что другие жильцы – тьфу! Когда дед проблемный помер, Тамара даже рада была, но об этом никому знать не нужно. Раньше он нормальный был, одно время даже с Павлом Константиновичем приятельствовали, выпивали вместе, на природу ездили, пока Журавлёва не посадили, ну а с зоны – будто чудовище явилось, тюрьма всех калечит. И в полицейского бесы поделом вселились, всё же спаивать стариков до смерти нехорошо!

Как-то встретила она его в подъезде, за день до его смерти то было, а участковый с глазами мутными, как вода с извёсткой (у Журавлёва такие же под старость лет были), за локоть её схватил и бубнит себе под нос: «Денег! Денег дай! Плохо мне, бабка, денег дай! Вот спасибо! Я тебе за это расскажу… Расскажу тебе… Мне двадцать один год был… я ехал, и машина… она загорелась. Ну, подожгли её. Я тогда и сгорел! Сгорел до последней косточки! Не успели они потушить… Сгорел и вот, хожу неприкаянный. Не упокоюсь никак. И сюда ночами прихожу, а тут эти солдаты… Солдатики-то… Ну с войны. Что похоронены… они ночами встают, встают и все ко мне. Я тут в подъезде сплю, а они – ко мне. И за собой зовут, а я им: “Не-е?ет! Не-е?ет!”, и по ногам их пинаю! А у них они переломаны же… в боях переломаны… и они отступают. Солдатики отступают… В подъезде не было военных? Ерунду ты говоришь, бабка! Ерунду! Тут они все, все тут… Но я им скажу – ты старая уже, они тебя не тронут. Но ночью всё равно больше в подъезд не выходи! Другие тоже не тронут, не только солдатики! Я им скажу, скажу, бабка! Они мне вчера ночью бедро перебили – пойдём со мной в аптеку сходим, бинты купишь. Мне чтоб замотать (штанина вся в крови, на перила опирается). Ногу замотать! Не, я сам не пойду – денег нету. Те, что ты дала, – я пропью. Если ещё дашь – тоже пропью, а мне бинты нужны. Купи бинт, а? Не пойдёшь в аптеку? Ну ладно, буду неперебинтованный ходить. Журавлёв тоже перед смертью страдал, и сейчас жалуется постоянно, так и мне, значит, положено!»

Вот такой бред полицейский тот нёс. Тамара еле вырвалась, хотела скорую ему вызвать, да только передумала, отвлеклась, не хотелось, чтоб потом люди её с этим алкашом ассоциировали. Был – и не стало. Жаль, наверное. Если девчонка её не послушает – и с ней такое же приключиться может, да только Тамаре без разницы – все там будем, раньше или позже. Чего ей за посторонних волноваться?

Она рассматривала свои пальто – надо бы подлатать, а вот на это брошку приделать: ветхое уже, но и новое покупать ни к чему. На тот свет с собой не унесёшь. Но выглядеть ей надо хорошо, а на починку времени сегодня нет. Как этот снег некстати! Можно тогда вот так платок набросить – и кокетливо будет, и красиво.

Уже много дней она безуспешно ходила на встречу. Но надежда – это то, что питает. Похоже, её молчаливый друг до сих пор в больнице. Или к детям уехал – наверняка у него есть дети. Но рано или поздно он вернётся – должен вернуться.

После того как Тамара осознала его пропажу – она дала себе слово: ждать ровно три месяца. И вот срок подходил к концу. Женщина была уверена – их встреча состоится сегодня: интуиция ей подсказывала или ангел божий в ухо шептал.

Да, она много грешила, но много и страдала – Бог не должен отказать ей в последнем утешении. А если и так – то всё у неё готово.

Муж привык к её ежедневным отлучкам, но сегодня был встревожен – без Пети он не оставался дома много лет.

– Куда ты? – он сидел в кресле, закутанный в три одеяла, хотя дома было тепло.

– В магазин, и к коммунальщикам заскочу, узнаю, когда отопление посильнее дадут.

– Это всё онлайн можно сделать. Не уходи!

– Не капризничай! Ей-богу, как маленький! Я включу тебе интересный канал!

– Когда ты вернёшься?

– Через час, как обычно.

– А Петя?

– Что?

– Петя когда вернётся? Ты же сказала, что он улетел…

– А… да… Вернётся, когда потеплеет!

Муж замолчал, и было непонятно – задумался или уснул. Тамара Геннадьевна обулась в высокие зимние сапоги, накрасила губы морковной помадой, чтобы подчеркнуть свои синие глаза, накинула пальто, платок и вышла из дома, пока муж не очнулся из своего оцепенения.




4


Впервые осознанно она увидела его прошлой осенью. Кажется, то был октябрь – одеты уже оба были тепло. Сейчас пенсионерка сомневалась – не уверена, но вроде как он шёл без шапки, и именно поэтому Тамара обратила на него внимание, выделила из тысяч прохожих и запомнила навсегда: такой беленький он был, как детёныш тюленя.

Тамара сразу побежала к Нине Андреевне и долго рассказывала подруге, пока та лепила своих кузнечиков, как видела пожилого красавчика и что читала, будто альбиносы – благословлённые Всевышним и потому такого цвета, что порока на них нет и чтоб Господь их отовсюду видеть мог. Нина Андреевна не удивилась, сказав, что знает одного альбиноса, потому что он у них в магазинчике часто водку берёт.

– Нет, что ты! Мой альбинос не такой – он очень ухоженный и интеллигентный. На нём красивый шарф и на брюках стрелка такая ровная, такая прямая, что по ней чертежи чертить можно. Никакую водку он никогда в жизни пить не будет! Может быть, коньячка чуть-чуть, как ты любишь, да и то в редкие праздники. – Тамара Геннадьевна захлебнулась от такой клеветы.

– Ну, не знаю, – сказала Нина Андреевна. – Только сколько, по-твоему, у нас в квартале пожилых альбиносов жить может?

На следующий день Тамара снова встретила этого немолодого мужчину. И через день – уже специально. И через день ещё. Гулял красавец по режиму, и Томке (а чувствовала она себя именно так – снова юной, или даже ребёнком, поскольку, что такое юность, она так и не узнала – была дитём, а стала женой) не составило труда подстроить свои прогулки под его. Теперь они виделись регулярно в пять часов двадцать семь минут после полудня.

Никогда прежде Тамара с мужчинами сама не знакомилась, не знала, как это сделать и теперь. Так какое-то время и ходила молча. Потом ещё страннее всё стало – чёрт дёрнул обернуться разок и посмотреть, куда предмет её интереса идёт дальше: после того, как их траектории пересекались в пространстве, мужчина исчезал! А свернуть там решительно некуда – длинная стена кафе и потом оградка железная вокруг дома. Ну не мог же он в свои «под восемьдесят» перемахнуть через всё это? Или и вправду объект её сердечных томлений лишь плод фантазии?





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=68730765) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.



notes


Примечания





1


Какерлак – альбинос, человек с дефицитом пигментации в коже, волосах и глазах.



Если текст книги отсутствует, перейдите по ссылке

Возможные причины отсутствия книги:
1. Книга снята с продаж по просьбе правообладателя
2. Книга ещё не поступила в продажу и пока недоступна для чтения